Мощи

На порубках побывал и жалел и радовался, когда падали не в обхват сосны со скрипом, потрескивая ветками, про себя думал, что обитель новую воздвигает, — каждое дерево укрепляет ее основание и леса не жаль — пусть валят.

Сам даже предложил Иоасафу посмотреть на работы, и опять и с князем и с дамами, и с Барманским поехали.

До захода солнца пробыли, ели похлебку мужицкую, черную кашу и восхищались блюдами с дымком, с гарью.

Барманский за Костицыной ухаживал и язвил:

— У вас, Вера Алексеевна, одни только иноки имеют успех…

Боялась его и отталкивала и кокетничала.

Николка искоса на нее поглядывал, губы покусал от досады, что не удалось в лесу целовать Костицыну, и сжимался, когда вспоминал Ваську. Иногда в упор ей смотрел в глаза ждущими и просящими глазами, — на взгляды его улыбалась, маня и обещая назло Барманскому.

Злой червь точил Валентина Викторовича, хотелось и Костицыной отомстить за недоступность, и монаха высмеять; через пенсне улыбался Николке и Костицыной, рассказывая, как хорошо в лесу на озере и какой мох мягкий и ароматный воздух, намекая на прогулку Николки с Костицыной. Николка и это чувствовал и молчал, а под конец и глаза опустил в землю. Потом Барманский обратился ко всем и особенно к Иоасафу:

— Ваше преосвященство, вы еще на хуторе не были?.. Вот там истинно красота красот. Как Вифлеем — тихо, смолой пахнет… Поедемте, господа, на хутор, на целый день, с утра… Кашу будем сами варить, молоко пить… Я был там недавно… молоко пил…

Николка вздрогнул даже, когда услыхал, что Барманский был на хуторе, и сейчас же подумал, что не только Аришу, а может быть и ребенка видел, и удивлялся, почему до сих пор Ариша ему ничего не сказала. От испуга покраснел даже и стал отговаривать из-за дальности расстояния. Барманский тоже почувствовал, что попал в точку, и еще упорнее стал настаивать на поездке. Инстинктивно почувствовала и Костицына, что между ними происходит борьба какая-то, и насторожилась.

Иоасаф решил:

— Я поеду на хутор, возлюбил я обитель отца Гервасия и хочу все красоты ее видеть…

Николке пришлось только радоваться на желание Иоасафа, собиравшегося дня через два уехать из пустыни.

Растерялся Николка, растерянными глазами поглядывал на Костицыну, и она отвечала ему взглядом, что ничего не понимает.

Николку вечером Иоасаф не отпустил от себя, серьезный разговор о мощах начал. Обещал осенью же съездить в синод, побывать во дворце и продвинуть дело об открытии мощей Симеона.

— Наставника я вам пришлю, он все укажет — подготовит пустынь и иноков к восприятию преподобного… Академика пришлю, — попрошу в синоде назначить из Саровской пустыни…

Потом благодарил Николку, что не отказал архиерейский дом поддержать денежно, а под конец послал пригласить ключаря с матушкой и с протодиаконом на пикник на хутор.

Рвался Николка к Арише сбегать, предупредить, или куда-нибудь ее на этот день удалить с младенцем или хотя бы младенца отослать на один день в деревню, боялся, что может быть из-за этого неприятность, а главное, что потеряет в глазах Иоасафа уважение и доверие.

У ключаря не пустили…

Духовенство играло в стуколку, — сперва смотрел, а потом соблазнился — уговорил ключарь.

— Монашествующему не подобает, отец ключарь…

— Это, отец игумен, игра духовная, духовенством излюбленная, а вы тоже из духовных — один раз можно.

Сперва нерешительно разобрал карты, а когда два раза выиграл, вошел в азарт и загадал даже, если удачно играть будет, значит благополучно пройдет завтрашний день на хуторе.

Втемную шел… выкрикивал:

— Стучу…

Протодиакон нараспев рычал:

— Пос-ту-у-укиваю…

Николка схватился за карман — не взял денег, ключарь успокоил, три сотенных дал.

Зазвонили к полунощнице, Николка простукивал пятую сотню, соборяне в выигрыше были и увеличивали ставки, и Николка, багровея, зарывался в карты, — ни разу не поднял, все время втемную.

К утрени ударили — сонная ключарша закусить подала.

Протодиакон выигрыш подсчитывал и гудел:

— Со-тен-ка… Сто-о с кра-асненькой… с портретом благо-о-словенно-ого…

Иподиакон Смоленский тенором тараторил речитативом:

— Кинарочки синенькие — мои душеньки… Люблю, отец протодиакон… Слабость моя — птицы божии, ни сеем, ни жнем, но собираем в житницы, по зернышку, все по зернышку… Зеленые попугайчики — трешницы… кинарочки…

Ключарь сквозь золотые очки улыбался ласково, поправляя академический значок на цепочке. Не считая, деньги свои положил в карман пригоршнею.

Николка, заикаясь, сказал:

— За мной, отец ключарь, тысяча…

— Не беспокойтесь, отец игумен… мы сочтемся…

К закуске ключарша и пузатый графин поставила с лимонными корками.

Николка не думал ни о чем с досады, только в висках стучало.

От лимоновой не отказался, — вспомнил старое.

Пил, не хмелея, не отставал от протодиакона.

Ключарь провожать вышел.

На воздухе лимонная бросилась в голову, ослабели ноги.

Ключарь спросил:

— Говорили с епископом о мощах старца?..

Чуть заплетаясь, ответил:

— Осенью хлопотать будет…

— Вот видите… Поздравляю… Великая честь выпадает вам…

До конных ворот проводил, дождался, пока Николке не отворил конюх-послушник.