Мощи

Феничка, наполнив один бокал вином, тянула его весь вечер, ей просто весело было с молодежью, и, вспоминая о Никодиме, подымалась и говорила студентам и курсисткам:

— Коллеги, мы не должны в нашем веселье забывать и тех, кто теперь в Сибири.

Дракин морщился и, обрывая Феничку, говорил:

— Я думаю, что об этом никто из нас не забывает, но мы собрались сюда повеселиться, а не произносить политические речи!..

Феничка вскакивала и заявляла:

— Я, дядя Кирюша, речей говорить не умею и не хочу, — я только хотела всем предложить собрать денег и послать им туда.

Вынимались рубли, полтинники, покрывавшиеся сотенной Дракина, и все отдавалось Феничке. Наутро она отправляла собранное на имя Никодима Петровского.

Один раз, возвращаясь вместе с дядей Кирюшей с обычной прогулки в автомобиле, она получила от него подарок — небольшой дамский никелированный револьвер. Дракин остановил машину, вышел из нее и предложил Фене поучиться стрелять. Подарок сперва изумил ее, но потом обрадовал.

— Дядя, но зачем это мне?!

— Для самозащиты, Феничка! Ты часто ездишь за город только с шофером. Лучше всего всегда надеяться только на себя. Это верней всего!

Отдачи почти не было, стрелять было легко, и один раз она даже попала в телеграфный столб, — дядя Кирюша прилепил на него ком земли.

Подъезжая к дому, Феничка заявила ему:

— Теперь, дядя Кирюша, я и одна могу ездить, защитник у меня есть, а править я выучилась.

— Голову сломаешь себе.

— Одна я не буду летать сломя голову и голову не сломлю.

Через несколько дней Дракин прислал племяннице и костюм — кожаные кепи и куртку.

Одной было приятней уезжать за город, — знала, что никто ей не поможет вовремя повернуть руль или вырвать его из рук, и нужно всегда самой следить за скоростью, управлять и чувствовать машину; устремив через стекло взгляд, она внимательно следила за каждым поворотом, за каждой извилиной дороги, и с каждым днем в ней укреплялась воля. Устремленный взгляд был задумчив, и хорошо было прислушиваться к ровному дыханию машины и к самой себе, ожидая, что, может быть, в эту минуту и в ней просится новый, живой, биение которого будет созвучным ровным ударам ее сердца, и, чувствуя в себе любимого, она думала о Никодиме и сливалась с машиною.

Иногда днем Феничка сбегала в контору или отыскивала Кирилла Кирилловича на заводе и ходила с ним по мастерским; рыжий англичанин почтительно шел за хозяевами. Дракин, увлекаясь, объяснял Феничке производство:

— Завод, это — большой, сложный организм, у него есть своя душа, свои нервы. Человек должен слиться с машиной, стать частицей ее, дать единую гармонию труда. Каждое движение его должно отвечать взмаху колеса, он не должен делать ни одного лишнего движения, каждый поворот руки, наклон туловища должен соответствовать затраченной энергии машины; неорганизованный труд скорее обессиливает человека. Да, мне деньги нужны, очень нужны. Мне хочется сделать наш завод центром всего производства этой отрасли труда. Я вижу перед собой бесконечные корпусы, десятки тысяч рабочих, станков, чувствовать дыхание целого и быть его центром. Поверь мне, тогда не будет конкуренции, незачем будет искусственно понижать или повышать цену на фабрикат, тогда я смогу диктовать цену, ставить условия… И рабочие не будут зависеть от рынка, — сам труд, его организованность не будет его эксплуатировать. Да ведь я — может быть, — я, капиталист, — делаю для социализма больше, чем сами социалисты. Для меня, — может быть, этому никто не поверит, — не накопление ценностей важно, а труд, его организованность. Я завтра же буду готов отдать это все им, но никогда не откажусь, ни за что, от своей идеи и — чего бы мне это ни стоило — останусь во главе того, что я создал. Мне противно даже само слово капиталист, я не больше, чем любой управляющий. Денег я швырять не стану на свои прихоти, потому что я знаю, что завтра же от меня отвернутся мои рабочие и моя идея труда погибнет…

Лицо Кирилла Кирилловича было возбужденным, глаза, что казалось необычайным для него, вспыхивали неожиданно острыми искрами, рука широко проводила по воздуху, точно по ее мановению могли возникнуть бесконечные корпусы и весь этот муравейник людей мог разрастись до бесконечности.

Феничка слушала дядю Кирюшу внимательно, и его возбуждение передавалось ей.

— Дядя Кирюша! Я вас люблю… Вы какой-то совсем другой, новый…

Выходя с завода, Кирилл Кириллович обнял ее за плечи;

— Это оттого, Феничка, что ты стала иной, — жить начала, выросла!

Однажды вечером, когда дядя Кирюша пришел ее звать на студенческий вечер, она отказалась.

— Я не поеду, дядя Кирюша!

— Почему, Феничка?..

— Я теперь не принадлежу сама себе…

— Не понимаю тебя.

— Только не смейтесь и не удивляйтесь… Я теперь не принадлежу себе, во мне живет новый человек, и я не смею волновать его — он, это — я…

Сказано было просто, ясно, — бритое лицо Дракина стало серьезным и заботливым… Феничка не хотела слышать вопросов и сама кончила:

— Вероятно, в январе у меня будет ребенок… Я его очень хотела! Он — от любимого, дядя! Вы будете ему крестным отцом…