Мощи святого Леопольда

— Что ты орешь то? — разозлилась Хильда и, откинув шитье вскочила. — Чего разоралась, дура блаженная?

— Я не блаженная! — злилась девочка. — Это ты шалава трактирная.

— Да хоть и так, — Хильда встала руки в боки, и с улыбочкой, — зато не косоглазая.

— Зато беззубая, — заорала Агнес.

И едва не получила пощечину, Брунхильда сдержалась. Пошла села на кровать взялась за шитье. Агнес села рядом и начала:

— Он там сгинет.

— Да и ладно, — холодно сказала красавица.

— Мне-то не ври, — Агнес смотрела на нее пристально, — знаю я, что ты его все время ждешь.

— А чего мне его ждать, он мне не ровня. И раньше был не ровня, а теперь и подавно, — девушка начала шить да уже не шилось ей, — ему и раньше дочки баронов грезились, а теперь и вовсе принцесс подавай.

— Хильда, — Агнес притронулась к руке красавицы, — сгинет он там без нас. Куда пойдешь, когда одна останешься?

— А что делать то? Ты скажи. Упросить его?

— Не упросим мы его, не возьмет он нас в чумной город. Мы сами поедем, следом за ним.

— Сами? Да на чем же?

— На пекаре твоем, — зло сказала девочка. — Он от тебя совсем сомлел, — говорила она с едва скрываемой завистью, Агнес тоже становилась взрослой, — телегу с лошадью наймем, а пекарь твой с нами поедет. Поговори с ним, поедет, сможет?

— Поманю, так пешком побежит, — надменно сказала Брунхильда и отбросив шитье стала расчесывать волосы. — Сегодня придет и поговорю.

Агнес согласно кивала:

— Пообещай ему, что давать ему будешь всю дорогу, что с нами будет.

— Да уж не учила бы ты меня, — высокомерно заявила красавица.

— Нет, ты ему пообещай, — настояла Агнес, — а то не согласится.

— Ладно, ладно, — сказала Хильда, лишь бы девочка отстала.

А та сидела рядом, смотрела, как красавица расчесывает волосы. Явно она не закончила разговор.

— Ну чего еще то? — спросила Брунхильда, подвязав свои роскошные волосы лентой.

— Надо будет взять у господина стекло, — твердо сказала Агнес.

— Так я и знала, а говоришь, что ты не блаженная, а ты блаженная, только и думаешь, как в шар пялиться. А потом будешь валяться день с ночью. А глаза твои косые будет ломить… Вот не плачься мне потом.

— Да дура ты, я для дела. Только, что бы знать, что с господином случится. И с нами. И с тобой.

Брунхильда молчала. Потом сказала:

— Ну, так иди да возьми, он целыми днями настается где то. В покоях его никого. Чего проще то.

— Боюсь я, — сказал девочка, — вдруг поймает, или прознает как. Накажет, или выгонит.

— А меня не накажет?

— Да кто из мужиков тебя-то накажет? У них для тебя только одно наказание — ляжки тебе раздвинуть. О том только и мечтают, — говорила Агнес.

Брунхильде польстили эти слова, она помолчала для важности и потом сказала:

— Ладно, возьму для тебя шар.

— И с пекарем поговори, — не забыла Агнес.

— Поговорю, — сказала красавица, скинула рубаху из полотна, стала одевать батистовую, потом глянула на девочку, — а что ж ты свой батист не носишь?

— А мне и не перед кем, — отвечала девочка.

Все завертелось, дела пошли, деньги улетали с неимоверной быстротой. Несмотря на свою прижимистость Волков не жалел их.

Отряд получился немалый, пришлось докупить пару телег и четыре мерина, только после этого он смог взять, все, что считал нужным. Бочки с уксусом и сарацинской водой, провиант для людей, фураж для лошадей, дешевые, рабочие перчатки и рукавицы, которые монах с попом скупали аж сорок пар. Он тратил свои деньги, хотя не получил еще письмо от епископа, который бы благословил лишение траты, и обещал бы их возместить. Даже если бы епископ не возместил бы их, кавалер не расстроился бы сильно. Он был уверен, что в случае успеха он вытрясет из епископа деньги. А в случае неуспеха… Он все время думал о неуспехе. Эта мысль приходила к нему с пробуждением, изводила весь день, и не покидала, пока он не засыпал. Он все время вспоминал солдата из отряда корпорала Литбарски и его слова о чуме. Тот солдат был прав.

С чумой Волков был знаком немного, во время южных войн, она быстро прошла мимо него на север, выжгла, засыпала трупами один портовый город, и ушла. Его рота вошла в тот городок, что бы в порту принять с корабля ядра и порох, и картечь, которые были нужны для осады. Город был тих и пустынен, и даже солнце и весна не избавляли солдат шедших по нему от гнетущего ощущения смерти. И это ощущение начиналось с запаха. Неистребимый, не выдуваемый весенним ветром запах мертвечины, старой падали, что клубился вокруг черных пятен на мостовой и черных луж над которыми роились мухи. Молодой солдат Ярослав Волков уже давно знал этот запах, так воняли рвы у крепостей, переживших штурм, или большие поля под солнцем, где недавно еще насмерть рубились люди. Но под крепости и на поля сражений нобили сгоняли мужичье, что бы похоронить мертвых. Непримиримые враги даже устраивали перемирия для этого, а тут ни кто мертвых не хоронил, они и в домах и на улицах лежали неделями, превращаясь на солнце в черные зловонные лужи со скелетами в которых пировали тысячи разнообразных червей.