Мощи святого Леопольда

— Уж не извольте сомневаться, коли здоров, так придет, такого он не упустит.

Народа на площадь все прибывало, и все продолжали смотреть на кавалера и судачить о том, откуда он взялся, да кто он такой. Волков терпеливо ждал.

И, наконец, из дверей церкви, откуда он там взялся, появился сам архиепископ. Был одет в простую полотняную рубаху до пола, без шапки и с посохом в руке. С серебряным символом веры на серебряной цепи. Он стал спускаться по ступеням к телеге, на которой стояла рака. Спустившись, воздел руки к небу, бросил посох и тяжело повалился на колени пред мощами. Туфли с его ног слетели, а он так и стоял, босой и простоволосый, молился. Брат Семион сделал Волкову знак и сам стал на колени. Волков спрыгнул с коня и последовал его примеру. Все вокруг становились на колени: и жители города, и Брюнхвальд, и Сыч, и Еган. Все молились на площади. Кто как умел, так и читал молитвы, и кавалер читал, благодарил Господа за этот день, говорил ему, что не было у него дня лучше этого. Что день этот лучше, чем тот, когда его посвятили в рыцари.

А архиепископ встал и босой подошел к раке, поцеловал ее, громко благодаря Бога, обошел с другой стороны и снова поцеловал, уже другую сторону. Люди встали, потянулись к телеге, но солдаты Брюнхвальда и подоспевшая городская стража оттесняли их обратно.

— Позже, дети мои, позже, вы все коснетесь ее, мы поставим раку в соборе, любой сможет почувствовать благость ее, — громко говорил архиепископ, — а сейчас мы поблагодарим нашего славного рыцаря, доброго воина, господина Иеронима Фолькофа.

«Он знает мое имя», — удивленно думал кавалер, а архиепископ приблизился к нему, поднял с колен, ладонями склонил его голову, поцеловал в лоб и тихо сказал:

— Большое дело вы сделали, сын мой. Большое.

И уже заговорил громко, на всю площадь:

— Думаю, славному рыцарю этому даровать титул «Защитник веры». Как вы считаете, дети мои, достоин он?

— Достоин, господин, достоин! Даруйте ему титул, государь, даруйте! — кричали люди. — Конечно, достоин!

— Ну, что ж, отныне вы, Иероним Фолькоф, можете именовать себя защитником веры и писать сей титул на гербе своем, на щите своем, на штандарте своем.

Волков почувствовал, как ему неприятно сдавило горло и грудь, и дышать стало тяжко, и воздуха не хватало. Он стал моргать и щурится. Пока слеза не слетела с ресницы.

— Поглядите, дети мои, не видал я такого, он плачет! — продолжал архиепископ, призывая толпу в свидетели. — У этого храброго воина, добрая душа и мягкое сердце. Да, у него мягкое сердце, дети мои.

Женщины вытирали глаза глядя на это, да и мужчины многие смахивали слезы. Еган тоже смахивал слезы, чуть не роняя штандарт кавалера. Сыч шмыгал носом и был необычайно серьезен.

— Вы молодец, сын мой, молодец, — говорил архиепископ и как отец сыну, взъерошил кавалеру волосы.

Потом он крепко его обнял, а Волков стоял и думал о том, как бы не поцарапать грудь его святейшеству клепками бригантины.

Волков и Брюнхвальд ехали за пустой телегой, кавалер молчал. Он думал, что не зря встретил в Рютте юного коннетабля, не зря. Не зря согласился помочь барону Рютте, не зря поехал к епископу, не зря взялся за, казалось бы, простое дело и довел его до конца. Оно того стоило. Курфюрст, архиепископ, господин большой земли, при всех трепал его по волосам и называл молодцом, ведь он спас реликвию от поругания. Волков, в который раз благодарил Бога и, увидев отца Семиона, что шел чуть сзади, спросил:

— Монах, а чем славен святой Леопольд? Я раньше и не слыхал про него.

— А Бог его знает, — как-то беззаботно отвечал отец Семион.

— Что? — искренне удивился кавалер. — Ты не знаешь?

— И близко не знаю, — все так же легкомысленно говорил монах, — в поминальном месяцеслове больше восьми сотен разных святых, разве все упомнишь.

— Но архиепископ говорил, что он великомученик!

— Думаю, что его высокопреосвященство и сам не знает, кто этот Леопольд, а если и знает, то узнал совсем недавно.

— А что ж он так радовался мощам, называл их святыней? — не верил кавалер.

— Господин, пастве нужна святость, люди любят святыни, и забота отцов святых, давать то, что им требуется. Вот архиепископ и дает, мы уехали, а в храм выстроилась очередь, чтобы лобызать раку, и люди будут там стоять, пока каждый второй в городе не прикоснется к ней. А потом разнесется молва, и она уже полетела, и сюда поедут мужики из ближайших деревень, а они разнесут молву дальше, и сюда поедут мужики из дальних деревень, и другие мужики и другие, и не только мужики. Так что мощи, которые мы привезли, очень ценные. Да и могут ли быть другие, в такой-то прекрасной раке.

Волкову слова попа страшно не понравились, он подумал, что неплохо бы еще раз врезать ему плетью, но не стал, спросил только:

— А куда ты идешь?

— С вами господин, приход мне уже вряд ли дадут, приор на меня, наверное, зол за то, что я не погубил вас, а проповедовать на базаре за подаяния не хочу. Вот и подумал, что вам я буду полезен.

— Платить я тебе не собираюсь, — холодно сказал кавалер.

— Ну, так за хлеб буду служить вам, — спокойно отвечал монах, — наше дело монашеское.