Мощи святого Леопольда

— Казна пуста, — со смиренной тихостью говорил брат Илларион. — И коли нет в ней серебра — так нет его, и не появится оно пока таможенные сборы не придут, а придут они лишь по окончании зимы, а с мужиков подати и с земель налог так и вовсе осенью будет, а то что приходит от города, то даже и текущие наши нужды не покрывает, а то что с храмов идет, то мы вам сразу высылаем, присутствующие здесь отцы не дадут мне слукавить, люди поиздержались, торговли нет, ремесла только военные процветают, храмы нищими и страждущими наполнены, казначеи храмов жалуются мне о скудости своей, могу письма их показать у меня их тома уже. Святые отцы, — он обвел рукой присутствующих, — будут свидетелями моими.

Отцы кивали, соглашаясь со скудостью своей, но не рьяно и молча, никто не хотел встревать в распрю между курфюрстом и папой. Бог его знает, как еще все обернется. И то было мудро, ибо нунций был тверд и влиятелен, и он продолжал давить на курфюрста:

— Неужто нет в такой богатой земле людей, что помогут курфюрсту серебром, слово вашего высокопреосвященства стоит дорого, по слову вашему ссудят вас любыми деньгами.

— Долгов у меня и так без меры, да и слово Престола куда весомей моего, — отвечал архиепископ, едва не переходя приличия, — может Престол возьмет денег у щедрых людей, а я к осени, даст Бог, что-нибудь соберу под слово его. И пришлю.

У курфюрста начинало ломить пальцы на ногах, подагра ела их, видно от вина, или от этого нунция, да простит его Господь. Он искал для ног удобного положения, и пока находил, но он знал, что это ненадолго.

А викарий брат Себастиан, словно и не посланник Папы, а посланник сатаны, продолжал гнуть свое:

— Знаю, знаю я о бедственном положении всех земель, что лежат рядом с землями еретиков, да все еще тешу себя надеждой, что изыщет земля Ланн деньги, чтобы помочь папе, ибо долг отцов церкви на плечах своих держать Престол святого Петра.

— Так и держим мы по мере сил, — тихо говорил брат Илларион.

— Значит, сможете собрать помощь, хотя бы пятнадцать тысяч? — не отставал нунций.

— Так разве что вы посуду мою возьмете, — уже теряя терпение, отвечал архиепископ, — и скатерти мои, и утварь из кафедры моей и митру и посох мой тоже, и одежду мою, может так престол будет доволен?

В зале повисла тишина, это был уже открытый вызов. И нунций, глядел на архиепископа в упор, и принимал его:

— Скорблю я, — чуть помедлив начал он, неотрывно глядя на архиепископа, — вижу в земле вашей оскудение, и оттого видно и устои слабнут. Видел я в главном храме вашем стоит драгоценная рака, что взята у хозяев без спроса их. Вот и честный человек из города Ференбурга сидит тут со мной, о том он вам жаловаться хотел.

Бургомистр Шульц встал, поклонился, и произнес:

— Люди города Ференбурга в слезах просит вас вернуть святыни, и покарать вора, который разграбил город, пользуясь тем, что язва опустошила его. Вор Фолькоф пограбил арсенал, главный собор города, казначейства и многие дома. Убил многих добрых горожан и пожег их жилища. О том мы написали письмо императору, союзнику нашему.

— Вот как? — притворно удивился архиепископ. — А я слышал, что город грабили еретики. А кавалер Фолькоф побил их и отнял у них добро из арсенала.

— Богу так было угодно, что часть граждан города нашего впали в ересь, — продолжал бургомистр, — и император о том знает. И курфюрст Ребенрее, в чьих землях лежит наш город, тоже это знает. И они, какие ни есть, а люди наши. А он их бил во множестве и грабил.

Хоть и не нравился Волкову отец Семион, но был он не глуп и правильно сделал, когда отдал большой кошель золота, треть того, что отняли они у колдуна, казначею архиепископа брату Иллариону. Брат Илларион это помнил, и, как и всегда тихим голосом, который все слышат, он произнес:

— А дозволено ли мне будет напомнить, что среди убитых еретиков был и сам Якоб фон Бранц, из рода Ливенбахов, коего Карл Оттон четвертый, курфюрст Ребенрее считал своим личным врагом, а Святая Церковь называла бичом Божим.

Ни нунций, ни бургомистр не нашлись что ответить, а архиепископ спросил удивленно:

— Вот как, наш кавалер Фолькоф убил кого-то из Ливенбахов?

— Так говорят, монсеньор, люди, что с ним были.

— Ну что ж, то похвально, но грабить церкви разве дозволено ему, — наконец сказал нунций.

— Так разве грабил он, а не спасал святыни от поругания? — не отступал казначей. — Рака у нас в соборе стоит. У всех на виду.

— А утварь, там и утварь пропала, все серебро! — добавил бургомистр.

— Три мешка утвари и иконы в серебряных окладах у меня в казне, — отвечал брат Илларион. — В сохранности они. А про деньги слышал я, что переданы они курфюрсту Ребенрее под роспись. Как и пушки из арсенала. Вам сын мой, — говорил он бургомистру, — надо бы к другому курфюрсту обратиться, а не к моему монсеньору. Ехать вам надобно к принцу Карлу Оттону четвертому курфюрсту и герцогу Ребенрее.

На том разговор бы и был бы закончен, не возьми слово канцлер, он, видя, что у викария и бургомистра нет больше доводов, подбросил новых дров в огонь: