Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

Кудрет небрежно опустился на покрытую ковриком лавку и произнес:

— Не утруждайте себя. Садитесь, пожалуйста!

Бывшие судебные секретари, судебные исполнители и банковские чиновники с сединой в бороде и усах, привыкшие гнать в шею всяких просителей, кричать на них, вдруг поджали хвосты, съежились, присмирели. Ничто не ускользнуло от их придирчивого взгляда, даже то, что у «ревизора» нет ни единого седого волоска. А какой у него костюм, как он держит себя! Словно создан для того, чтобы повелевать другими.

— Какой прикажете подать кофе, бей-эфенди?

Не отвечая на вопрос, Кудрет спросил:

— А кто будет варить?

Все оторопели. Что за странный вопрос? Варить будет тот, кто за мизерное вознаграждение варит всем, кому смертную казнь заменили тридцатью годами заключения.

— Омер сварит, — сказал Протокольщик. — Пройдоха Омер…

— А что он за человек?

Все наперебой стали рассказывать. Омер с кем-то не поделил воду для орошения и нажил себе врагов. А они подстерегли однажды его жену и изнасиловали. Женщина вернулась домой, рассказала все мужу и застрелилась. Всегда спокойный, выдержанный Омер потерял рассудок — схватил пистолет, лежавший в луже крови рядом с убитой, и помчался к дому обидчиков. Там он убил семерых, в том числе семидесятилетнюю старуху и спавшего в колыбели младенца.

Хладнокровию, с которым «ревизор» все это выслушал, мог бы позавидовать судья по уголовным делам. Вдруг он хлопнул в ладоши и крикнул:

— Фейзи, сынок!

Подбежал кахведжи[29] Кемаль-аги:

— Что угодно?

— Свари-ка мне кофе!

— Слушаюсь, эфендим!

— И о товарищах не забудь!

Случай был из ряда вон выходящий. Мало того, что гость отверг предложенный кофе, так он еще словно бы в пику им, велел сварить кофе своему кахведжи. Разве это не оскорбление?

Словно угадав их мысли, «ревизор» снова заговорил:

— Не взыщите! Я знаю, что действую вразрез с этикетом, но поделать с собой ничего не могу. — И тут его понесло: — Даже блаженной памяти Абдул-Хамид Второй не смог бы уговорить моего деда-пашу выпить кофе, сваренный придворным кахведжи! Вы только представьте себе! Сам Абдул-Хамид Второй, ставший тенью аллаха на земле, чье невзначай оброненное слово считалось законом! Отец мой был, правда, более покладист, ну а я…

Он окинул всех жестким взглядом:

— Министр внутренних дел — мой приятель. Мы просто обожаем друг друга…

Кудрет умолк, словно сожалея о том, что слишком разоткровенничался, и продолжал уже боле мягким тоном:

— Я назвал его своим другом, но это… Словом, уважаемые, я хотел сказать, что характер тоже передается по наследству — таков закон природы. Отец мой, я уже вам говорил, не был таким щепетильным. Но он, как и я, пошел в своего деда. Так вот, прихожу я однажды к моему другу, министру внутренних дел, а он вызвал курьера и спрашивает, какой мне подать кофе. Мошенник, он прекрасно знал, что я отвечу, но решил схитрить и сделал вид, будто запамятовал. А может, хотел поймать меня на удочку, чтобы затем подтрунивать: «Ну что, Кудрет, где твоя пресловутая наследственность? А ты еще говорил, что твой дед не пожелал пить кофе у самого Абдул-Хамида!»

Слушатели — а к лестнице уже сбежались все заключенные — были ошеломлены и старались не пропустить ни единого слова. Кемаль-ага стоял в сторонке и с нескрываемой гордостью поглядывал на будущего свояка. Таким Кемаль-ага его еще ни разу не видел. Что свояченица — Кудрет достоин тысячи ей подобных.

А «ревизор» между тем расходился все больше и больше:

— Приезжаю я в Анкару, к министру финансов, а его нет на месте. Дело же у меня не терпит отлагательств, надо немедленно лететь самолетом обратно. Как быть? Посылаю курьера с запиской к премьер-министру. А там люди все уважаемые, дай бог им здоровья, и ко мне относятся с величайшим почтением…

Не успели заключенные опомниться, как на них обрушился новый шквал небылиц:

— Я и с премьер-министром на дружеской ноге, но… как бы хорошо он ни относился ко мне, я никогда не смогу разделять его политических убеждений…

К Кудрету вдруг подскочил арестант, осужденный на тридцать лет и подавший кассационную жалобу. Он был невменяем и пытался поцеловать «ревизору» руку.

— Не надо, не надо! — отдернул руку Кудрет. — Скажи лучше, какая у тебя ко мне просьба?

— А ты знаешь председателя кассационного суда, бейим? Да что это я, право! Ты не можешь его не знать, раз твой покойный дед дружил с блаженной памяти султаном Хамидом!

Арестант снова припал к руке «ревизора», но тот приказал:

— Успокойся! И стань чуть поодаль, вот так! А теперь рассказывай, что у тебя стряслось.

Человек упал на колени и разрыдался:

— Никого у меня нет в деревне, кроме матери, да и та не может прийти, ноги отнялись. Ей-богу, ну ей-богу же, я ни в чем не виноват. А доказать не могу. Руки-ноги твои буду целовать, только напиши председателю кассационного суда, что Неби не совершал преступления. Тебе он поверит. Да стану я жертвой твоей!