Москаль

Когда мысль начинала описывать слишком вычурные виражи, Дир Сергеевич одергивал ее. Не хватало еще стать рабом своего воображения. «Ведь не Врубель же я», — вспоминал он фразу своего одноклассника с художественными способностями и без малейших способностей к самоорганизации.

Не полностью снято подозрение и с банды директоров. Что в них человеческого, если всмотреться? Кечин, Клаун, Катанян. Да и все прочие, проклятые еще Прудоном. Аскольд держал их всех в неперегрызаемой узде. Душил боковые корыстные инициативы. Давно должен был им надоесть. В его небольшой, но полнокровной империи неизбежны были сепаратистские мечтания в головах приближенных. Даже при Наполеоне его маршалам снились компактные провинциальные короны. Почему бы не подумать о сговоре денежных маршалов «Стройинжиниринга»! Да надоел им неодолимый дядя Коля. Если человека нельзя обирать по мелочи, его надо убирать по–крупному.

Нет, не будем подводить никаких умозрительных мин под главную идею компании — виноваты хохлы! И перед семьей Мозгалевых виноваты, и перед семьей славянских народов, и перед идеей всемирной, но абсолютно мирной, православной государственности.

Что же так гложет внутренности после разговора с майором? Опять она — Наташа! Стало так больно, что «наследник» закрыл глаза и заскулил. В общем–то он с помощью горячей, кипучей ненависти держал под контролем эту выгрызающую внутренности тоску, заслонялся от нее свирепой деятельностью, но временами в защите вдруг образовывались дыры, и тогда вдруг его всего внутри ошпаривало. Наташа — дрянь!!! Сволочь!

Дир Сергеевич ворочался на заднем сиденье машины. Раздражало все. Даже снегопад, обычно врачеватель внутренних ран. Кто угодно, только не она! Тупо упремся в другое. Майор, майор! Пусть хоть майор! Да не только майор, но и сын! Мишка! Точно! Тут ведь реальная проблема!

Как–то так обнаружилось, что с ним невозможно связаться. Света, с ныне окаменевшим лицом, всегда сама подносила к уху супруга распахнутую телефонную пасть, чтобы отец пообщался с отпрыском. Это ее манера во все времена. Всегда она умудрялась что–то просунуть между ними. Да, пока ребенок был бесполым, орал и пускал пузыри, Света чахла над ним практически одна. Молодой историк был весь в устремлениях и судорожных порывах ума. Все время что–то доказывал брату, все время что–то доказывал себе. Но что в этом ненормального?! Женщина какое–то время самой природой придвинута к младенцу ближе, чем отец. Но вот когда Мишель подрос и стал похож на личность, выяснилось, что у отца к нему больше нет доступа. Все пути заслонены обожающей матерью и объявлено, что в отцовских добавках никакой уже нужды нет. Придуманы и внедрены материнские заменители. «Я воспитала его как сироту», «У него никогда не было отца, зачем он ему теперь?».

Конечно, не надо было пасовать и отступать. Надо было вгрызаться, бороться, пускаться на хитрости, но проколупать нору к Мишкиному сознанию. Боялся, не смел! Да и не очень хотел. Безответственность — в конце концов, большое бытовое удобство. Сам виноват. Но от этого не легче. Ощущение такое, что их с сыном разделили, как сиамских близнецов, посредством очень длительной, почти безболезненной и самое ужасное, что успешной операции.

И теперь они практически чужие, надо честно признать, люди.

И вполне нормально, что у него нет даже телефона и адреса, по которому он мог бы связаться с сыном.

Все умные люди говорят, что в своих несчастьях надо винить прежде всего себя. Но никто ведь не говорит, что винить надо «только» себя, «исключительно» себя. Никуда не уйти от ощущения, что его отцовская небрежность, эгоизм, лень, пьянство, философические метания по большому счету устраивали товарища декана. Это позволяло и отца держать в стороне от сына, и обвинять его в том, что он там держится.

Да, отвратительно усмехался себе Дир Сергеевич, так что даже водитель, заметив эту усмешку в зеркале, нервно сглотнул слюну. Да, я сам во всем виноват, но при этом полное ощущение, что меня обманом ввергли в это состояние.

И все–таки самое гнусное — майор! Ведь он враг! Вредитель! Непрерывно вредящий вредитель. Одна Наташа–молчунья чего стоит! Тут сознание «наследника» опять начало заволакивать таким жгучим туманом, что он схватился за голову и уперся ею в переднее сиденье.

Надо поехать к маме. И как хорошо, что он уже едет. Мама старенькая, она ничего не поймет, и это самое главное. Не поймет, но пожалеет.