Москаль.Опыт апологии москализма

Как, наверное, ясно из вышесказанного, москалю чужда мысль о том, что закон есть нечто священное. Напротив, он – «что дышло». В этом нет, кстати, ничего дикого и ужасного – напротив, это сугубый реализм, который всегда отличал москаля вообще и москвича в особенности. Полиция, следствие и суд – это человеческие учреждения довольно сложные, затратные и не слишком хорошо работающие. Когда они начинают особенно шустрить и напрягаться, москвич вспоминает об опричнине – она у него зашита в культурно-исторической памяти. С другой стороны, не обманешь – не продашь, а москвичи ориентированы на военно-торговую экспансию… Что поделать, жизнь такая. Поэтому всяческая изнанка жизни в Москве всегда была довольно-таки толстой, войлочной. Всегда водились нехорошие люди, опасные места и так далее. Воровство и мздоимство цвело и даже считалось терпимым, пока оставалось в рамках и не мешало росту и процветанию.

Кстати, забегая вперед: в советский период порядка в Москве стало сильно больше. Правда, для этого пришлось прибегнуть к мерам чрезвычайным. Например, стереть с лица земли – буквально – целый ряд мест, связанных с традиционной московской преступностью. Например, пресловутую Хитровку, главное злачное место Москвы, новые власти зачистили, – в современном смысле слова – а потом застроили, чтобы уж ничего на этом месте не напоминало о грешном прошлом. Так же поступили и со всеми прочими опасными местами. О людях не говорим: тут уж никто не цацкался. Москвичи, впрочем, восприняли это спокойно, согласно своему традиционному мировоззрению. Воруешь – не попадайся, попался – не жалуйся…

Чем прорвало в девяностые, думаю, напоминать не нужно. Впрочем, это уже была не та Москва и не те москвичи.

***

Москва советская – это совершенно особая статья.

Сначала город изрядно выморили: голод, холод, обычные дела войны, особенно гражданской. Но коренных москвичей трудно выморить голодом и холодом: это крепкая порода.

Зато потом в город хлынула масса люда, не имевшего в себе правильного московского строя.

Тут мы попадаем в фактологическую ловушку. Точных сведений по этому вопросу – кто и когда понаехал в двадцатые-тридцатые годы – взять негде. По воспоминаниям современников – вынужденно осторожных – человеческий состав города сменился очень сильно и весьма хаотично. Назабрасывало разных – начиная от местечковых евреев (которые в ту пору массово переезжали в столицу и очень быстро устраивались) и кончая подмосковными крестьянами. Последние, впрочем, были, по сути, москалями, они и так рано или поздно пополнили бы собой московские ряды: исход Подмосковья в стремительно разрастающийся город был делом исторически решенным. Большевики, скорее, сорвали процесс.

Тем не менее, огромную массу пришлых людей город более-менее переварил. Сейчас «коренным москвичом» считается человек, имеющий за собой три поколения столичных жителей. Из чего следует, что о настоящей москальской породе тут уже говорить не приходится, но все-таки.

В дальнейшем огромную роль в изменении духовного облика москвича сыграли два фактора: эвакуация и лимит.

Москву, как известно, немцы не взяли. Но москвичи положили в ополчении цвет города. Еще больше толковых московских людей были увезены в глубокий тыл – в Ашхабады и Ташкенты – ковать оружие победы. Вернулись далеко не все. Опять же, тут трудно сказать, сколько именно осталось поднимать хозяйства всяких азиатских республик. Кого-то потом таскали по всему Союзу: знаю людей, которые не могли вернуться в Москву десятилетиями. Многие так и осели у черта на рогах. С другой стороны, целенаправленный завоз «неквалифицированной рабочей силы» из депрессивных регионов сильно разбавил московскую породу, причем отнюдь не в лучшую сторону. В частности, именно лимита стала питательной основой для появления классической гопоты: не традиционной московской преступности, которая всегда была разновидностью хозяйствования, а вот именно гопоты, от которой пошел бессмысленный вред людям. Традиционные москвичи к гопоте относились с ненавистью – именно по причине ее бессмысленности. Но это было уже потом.

Однако советская власть оказала Москве одну услугу: благодаря институту прописки и прочим цеплялкам и крючкам сюда не съезжались массово люди с национальных окраин. В результате город оставался более-менее русским – и москальским – до самых девяностых, когда начался великий шурум-бурум.

Стоит сказать несколько слов и об этом. В девяностые Москва стала центром «бизнеса». Этот бизнес, однако, был абсолютно не москальским по духу – либо обхопывание-обхлопывание по принципу «украл – убежал», либо прямой разбой. Коренному москвичу, понятное дело, разбойники были как-то понятнее, чем юркие пронырливые человечки, выписывающие на себя какие-то там «невозвратные кредиты», поэтому к рекам крови на улицах они относились не так чтоб уж очень нервно. Зашевелились они, когда бандиты начали докапываться до квартир, дач и прочего хозяйства: тут уж захотелось порядка.