Московии таинственный посол

— Не поучаю я, князь. Предупреждаю. Московский великий князь Иван не избран на престол в Кракове, и сына его туда не больно кличут. А Баторий папежник. И собрался долго жить.

— Ничего, — ответил князь, — разберемся и без московского царя.

— Может, и разобрались бы, да ведь тебя, княже, после Батория на престол не позовут.

— А если я сам приду и сяду?

— Не пустят. Не уповай, князь, на башни и пушки. Построй новые церкви.

— И церкви построю. И пушки отолью. И Библии издам. Кстати, о печатнике Иване. Уезжает он.

— Куда? Уж не назад ли в Москву?

— Пока не в Москву. Во Львов. Пробует свою друкарню открыть. Но дело у него не пойдет — денег нет. А сегодня без денег человек — не человек.

— Ах, — сказал Вышенский, — не выкладывается у него жизнь! Жаль человека.

— Да и помочь ему нельзя: кусает руку дающую. Служить не хочет. Подавай ему школы! Да еще не при церкви, а отдельно — свободные академии.

— Может, он безбожник?

— Тебе лучше знать. Вы же в друзьях ходите.

— Особой дружбы нет, — сказал Вышенский. — В мой прошлый приезд до петухов разговаривали. А в Афоне гостил он у меня. Понравилось ему. Говорил, что древние греки выбрали хорошее место для своей родины. Записывал греческие песни. На море ездил, с рыбаками подружился. Одно мне не по душе: читает поганские догматы Аристотеля, Платона и прочих. И читает с удовольствием!

— Он и сам пишет. Мои фискалы в его отсутствие все бумаги перерыли. У него написано о московской победе на поле Куликовом над Мамаем. Князя Дмитрия хвалит за то, что он среди сермяжных ратников сражался. Для князя Дмитрия мог бы найти слова и получше. Не сами же сермяжные ратники пришли на поле Куликово. Их привели. Да и о боге, который послал русским победу, не грех было упомянуть. Правда, в своих предисловиях он бога поминает. И часто. А школы ему подавай свободные.

Вышенский нахмурился. Заходил по комнате — от окна к двери, от двери к окну.

— Помог он мне выиграть битву с татарами. В этом деле он разбирается. Многих научить может. Хотел его щедро наградить, а потом рассердился: даже не подошел ко мне, не поздравил. Будто не моими пушками он командовал… Да вот и он сам. Заходи, печатник. Мы как раз о тебе говорили.

Федоров вошел. Поклонился князю. С Вышенским они обнялись. Вышенский остро, тревожно вглядывался в лицо печатника. Новые морщины, еще больше опустились уголки рта — едкий взгляд Вышенского все это отметил.

А Федоров улыбался. Но и он заметил, что Вышенский изменился, возмужал. Греческое солнце вызолотило его лицо. Но в глазах появился тревожный блеск и настороженность — верный признак того, что юность и доверчивость миновали.

— Рад тебя видеть, — сказал печатник.

— И я тебя.

— Ну, а я рад вас видеть вдвоем, — заключил князь. — Всегда бы так. Северин! Мне и печатнику вина и яблок для Вышенского.

— Да, вина не пью, — кивнул Вышенский. — Князь шутил: спрашивал, не сыро ли в пещере. Я ответил, что пока только послушник. Но стану и отшельником. Это ты правду сказал, князь. Надену клобук, чтобы отпугивать бесов и стыдить модников, волосы отпущу до пояса, чтобы на меня дамы не обращали внимания.

— А зачем тебе это? — спросил печатник. — Неужто сам себе не веришь? Боишься соблазнов?

— Соблазнов я не боюсь. Но только аскет, свободный от мирской суеты, корыстных забот, способен думать чисто и свободно. Согласен?

— Мы об этом говорили еще на Афоне. Боюсь я свободы от мирских забот. Живем-то мы в миру, а не на небесах.

Князь пригубил вино. Отпил из своего кубка и печатник.

— Ну, не говорил ли я, что он безбожник? — спросил князь. — Итак, все же едешь?

— Вещи уложены.

— Отпустим с миром? — Князь обращался уже к Вышенскому.

— Надо бы, князь.

— Мне жаль, что ты уезжаешь. Возьми четыреста экземпляров Библии. Продашь во Львове. Это тебе моя помощь. Больше не дам, но четыреста книг — твои.

— Спасибо! — сказал печатник.

— Когда в дорогу?

— Завтра.

— Значит, хочешь все сам? Без приказа, без князя, без черта и без дьявола?

— Да, князь, хочу сам. Открою большую друкарню и русские школы.

— Где деньги возьмешь?

— Что-нибудь придумаю.

— Дать охрану?

— Не надо.

— Бог тебе в помощь! — сказал Вышенский.

— Бог в помощь! И сам не плошай! — добавил князь. — В случае чего — возвращайся. Место и харч найдется. Да вот еще что… Все забываю тебе сказать. Твоего друга во Львове убил граф Челуховский… Что глядишь на меня? Откуда знаю? Это уж мое дело. Я все знаю. Прощай!

Когда Федоров вышел, Острожский сказал:

— Конченый человек! Против ветра пытается идти. А ветер не только нас, смертных, но и вековые деревья сгибает…

— Жаль старика! — согласился Вышенский. — Человек-то он хороший.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Имеющий глаза и уши…

В туманные дни вершину колокольни при костеле не разглядеть. Сто метров. Шестьсот пятнадцать ступенек по трудной витой лестнице. Звонарю нужно хорошее сердце.

Костелу видно далеко. До Карпат и до Острога. И он верно несет свою сторожевую службу, завещанную ему святым престолом в Риме и королем Казимиром, похороненным в Вавеле.