Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Изучение прошлого, находящегося на почтительном временно м удалении от настоящего, традиционно считается наименее политически ангажированным видом исторических исследований. В то же время в советском государстве, где история оказалась под особенно пристальным вниманием, даже древнейшие эпохи русской истории становились предметом идеологического воздействия. И хотя тотального контроля над исследовательским процессом достичь не удалось, идеология властно вторгалась в академическую науку. Одной из форм такого вторжения были регулярные идеологические кампании. В послевоенное время (1945–1953 гг.) плотность идеологических кампаний была особенно велика. Причину этому исследователи видят в стремлении И. В. Сталина и выращенной им номенклатуры мобилизовать общество в условиях не только международной напряженности, но и роста внутреннего свободомыслия, спровоцированного победой в Великой Отечественной войне[1344]. Кроме того, не могло не раздражать действующую власть и стремление науки и высшего образования к известной доле независимости. Поэтому, чтобы пресечь все попытки, удар был нанесен по самым авторитетным ученым и преподавателям.

Проходившие кампании (борьба за советский патриотизм, борьба с буржуазным объективизмом, антикосмополитическая кампания, борьба за критику и самокритику и т. д.) – это еще и своеобразная форма контроля и управления наукой. В ходе кампаний нередко руками самих же ученых выявлялись неблагонадежные элементы, проходила идеологическая мобилизация, устанавливалась корпоративная цензура печатной продукции[1345].

Кампании коснулись всего научного сообщества, но в различных группах ученых они проявились по-разному. Многое зависело от конкретной ситуации, личных взаимоотношений, столкновения карьерных амбиций и т. д. Если официальные идеологи лишь задавали тон кампании, то ее прохождение определялось общим состоянием ученой корпорации[1346].

Сообщество советских историков представляло сложную и крайне противоречивую картину. Оно было пронизано конфликтом представителей разных методологических школ (старой дореволюционной и новой марксистской), борьбой разных ученых за статус и влияние. Все это осложнялось регулярным вмешательством представителей советской власти в науку.

В послевоенное время постепенно раскручивалась кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом». В 1948–1949 гг. она достигла пика. Значение этих кампаний для исторической науки, все перипетии до сих пор слабо изучены. Тем не менее очевидно, что последствия были крайне негативными. Начавшись с критики учебника Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии», кампания по борьбе с объективизмом перекинулась на другие гуманитарные науки. В значительной степени пострадала от нее и историческая наука.

Многие историки в той или иной степени оказались под ударом. Одними из главных ее жертв стали Яковлев и, особенно, Веселовский. Первого критиковали за его книгу о холопстве и статью о В.О. Ключевском, а Веселовский стал жертвой критики в первую очередь за монографию о феодальном землевладении.

8 сентября 1948 г. в «Литературной газете» появилась статья некоего А. Кротова под названием «Примиренчество и самоуспокоенность», где он критиковал работу Института истории в первую очередь за публикацию книги Веселовского. Статья быстро стала руководством для проведения кампании как внутри Института, так и в печати. Вначале, видимо, для «успокоения общественности», обсуждение работы Веселовского и других авторов, подвергнутых критике, было проведено в секторе истории России до XIX в.[1347] Но на этом кампания идеологических проработок не закончилась.

6 октября 1948 г. на заседании отделения истории и философии АН СССР, приуроченном к 10-летию публикации «Истории ВКП (б). Краткий курс», прозвучал идеологически воинственный доклад Панкратовой (впрочем, другой сделать было невозможно) об исторической науке. Докладчица коснулась и ситуации с книгой Веселовского. «В рядах советских историков за последнее время проявилась опасная терпимость к принципиальным ошибкам и явным рецидивам буржуазной идеологии»[1348], – говорила она. Ее возмутило то, что книга Веселовского, написанная с буржуазных позиций, не подверглась разгромной критики со стороны его коллег. Панкратова вновь подчеркнула немарксистский и несоветский подход исследователя: «Занимаясь десятки лет историей феодализма, он ни в этой книге, ни в работе о происхождении вотчинного режима, совершенно не пользовался широко известными работами классиков марксизма-ленинизма»[1349].