Московская историческая школа в первой половине XX века. Научное творчество Ю. В. Готье, С. Б. Веселовского, А. И. Яковлева и С. В. Бахрушина

Дальнейшие рассуждения Веселовского открывают неожиданную сторону его научного мировоззрения. Он признавал, что предлагает схему развития сошного письма, но «это не действительность, а мой образ понимания прошлой действительности. Очень желательно, чтобы автор излагал свое исследование ясно, чтобы читатель мог всегда различать, что сам автор считает установлением факта и фактов, а что своим обобщением, но, думается, что это в полной мере недостижимо – к этому можно только приближаться, так как значительная часть обобщений, мелкие и крупные, формируются за пределами сознания исследователя»[565]. Сомнение во всесильности разума ученого, ранее не отмеченное исследователями творчества Веселовского, позволяет отметить приверженность историка ко второму поколению позитивистов (представителями которого в философии были Мах и Авенариус). В их понимании исследователь не способен абсолютно адекватно оценить явление, поэтому ему предпочтительнее сконцентрироваться на описании фактов[566]. Отсюда – признание ущербности любой теории и даже сомнение в правильной интерпретации фактической стороны исторического явления. В этом научные представления Веселовского находятся в русле эмпириокритицизма (правда, очень умеренного). Показательно, что они совпадают с идеями Р.Ю. Виппера, которого исследователи называют самым ярким представителем эмпириокритицизма не только в России, но и в мире[567]. Выдающийся историк считал, что познание условно, а в ходе исследовательской практики нельзя увлекаться абстрактными понятиями, которые «убивают жизнь». Подобные мысли Виппер обнародовал еще в 1900 г. в одной из своих статей[568] и развивал их в дальнейшем[569]. В зарубежной историографии наиболее полно такой взгляд был представлен в знаменитой книге Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса о методике исторического исследования, где также знание о прошлом рассматривалось как образ в голове ученого[570].

Восторженный отзыв пришел от петербургского историка А.И. Заозерского. Он описал восприятие книги в среде петербургских историков: «…В кругу здешних молодых историков общее впечатление от Вашей книги то же, что и у меня: ее оценивают, как исключительную по содержательности. Старые говорят комплименты, но как будто недостаточно еще раскачались…»[571].

Историк из Киева, П.П. Смирнов, также в комплиментарных выражениях описывал свое впечатление от монографии. «Книга Ваша… производит впечатление очень крепкого добротного материала, дает целый ряд новых выводов, идущих… непаханой целиной. Вместе с тем она в некоторых местах написана прекрасно, так что не только не трудна, но увлекает читателя, хотя ее надо читать по два раза»[572]. При этом он отметил излишнюю, по его мнению, осторожность Веселовского в итоговых выводах. А другой киевский исследователь, А.М. Гневушев, утверждал: «Всю историю изучения прямого обложения в Московском государстве теперь надо делить на два периода: до выхода в свет вашей книги и после него… Словом, это одна из тех работ, которые делают устаревшим целое предшествующее направление»[573]. Историк-юрист Ф.В. Тарановский считал, что «Сошное письмо» – «наиболее цельное произведение по истории русского права за последние годы». Отметив собранный обильный материал, в то же время Тарановский усмотрел в работе Веселовского солидные теоретические познания[574].

В частной беседе по поводу первого тома С.Ф. Платонов признал, что со стороны петербургских историков, в первую очередь «молодежи», к монографии интерес огромен. Кроме того, Платонов отметил «ясный и определенный язык» исследования[575].

6 февраля 1915 г. в Секции социальной истории Общества им. А.И. Чупрова Веселовский выступил с рефератом только что вышедшего первого тома «Сошного письма». Во время прений А.А. Кизеветтер, несмотря на ряд вопросов, признал, что «книгу надо не читать, а изучать», настолько велико ее значение. А Готье выразил удовлетворение по поводу того, что Веселовский по-новому рассмотрел и решил проблему живущей чети[576].

Подводя итоги общей оценке монографии, Веселовский сделал следующую запись в дневнике: «Если соединить все отзывы, письменные и устные, то приходится думать, что я написал действительно исключительное произведение»[577]. Действительно, влияние работе на исследовательский процесс было весьма значительным. После ее выхода резко спал интерес к писцовым книгам, породив, по замечанию Л.В. Милова, «гиперболизацию проблемы достоверности писцовых книг»[578].