Московская история

— «В час свиданья, в час разлуки…»

Голос, хорошо слышный в наступившей тишине остановки, уходил за ней. Светлана переступила порожек, уже была на платформе и оттуда неотрывно глядела на Ижорцева.

Снова гукнул в трансляции баритон объявляющего следующую станцию, двери мягко задвинулись, и поезд почти бесшумно тронулся, оставив Свету там, на перроне, будто вымазав ее силуэт из всего происходящего.

Ни Ермашов, ни Елизавета, ни Ижорцев не пошевелились.

Они ехали долго молча, не двигаясь, потом Ижорцев повел по сторонам покрасневшими глазами, наклонил голову и медленно закрыл руками лицо.

Запах новой квартиры ни с чем не сравним. В нем еще витает чужой дух, невыветрившийся после строителей — едкая смесь олифы, шпаклевки, прокуренных отсыревших обоев, масляной краски. Но уже наступает иной запах, принесенный хозяевами, эфирный аромат покрытого лаком паркета, вымытого пастой кафеля, новых штор, свежего дерева мебели. И все же в квартире еще нет своего, именно для этого дома, духа. Поэтому живет надежда, что тот запах, который сотворится здесь в будущем, будет чище, благоуханнее, уютнее прежнего, оставшегося в покинутом жилье.

Войдя в свой новый дом, Ермашовы позажигали везде свет и принялись бродить по квартире. Это у них в те дни получалось невольно. Должно быть, так они старались еще и еще вызвать чувство радости от каждый раз открываемого неожиданного ракурса, пружинистой игры ковра под ногами, хрустального перебора висюлек люстры, манящей мягкости кресла. Все это благоустройство было целиком дело рук Елизаветы. Елизавета съездила в Дом мебели, выстояла полдня в очереди и записалась на импортные гарнитуры, закодированные под таинственными женскими именами. Когда начали приходить контейнеры, она каждый раз, сгорая от любопытства, смотрела, что ей там выталкивали грузчики. Грузчики объясняли Елизавете, как надо уважать их труд, и в конце мебельного бума она уже «стреляла» у лаборанток по десятке до зарплаты. Сам Ермашов, сославшись на свое положение генерального директора объединения, никакого участия в строительстве домашнего очага не принимал. Он говорил, что с него вполне достаточно строительства «Колора».

Елизавета довольно быстро управилась с выпавшими на ее долю приключениями бытового свойства, квартира обрела не только жилой, а даже в некотором смысле презентабельный вид. Ермашов покряхтывал от смущавших его мыслей по поводу окружающего благоустройства. Почему-то явились ностальгические воспоминания о простых деревянных стульях, сожженных в железной печурке их комнаты на Арбате, улетевших черным дымком в военное небо через коленчатую, в подтеках смолы, выведенную в окошко жестяную трубу. И о легкой своей молодости, со смехом отвергавшей антикварное творение неизвестного мастера восемнадцатого века; и об Ангелине Степановне, свободной жрице доброты и бескорыстия. И даже о заводском доме, который они только что покинули, но где прожили столько лет, не мороча себе голову никакими хрустальными люстрами. Временами Ермашову казалось, будто он и Елизавета остались там, а сюда переехали другие люди. У них другие вкусы, иные потребности.

Ермашов, входя в квартиру, смущался нового себя. Ему было несколько боязно рядом с таким собой — зрелым мужчиной, достигшим положения, генеральным директором объединения, в чьем доме он теперь жил. И этот дом соответствовал хозяину. Но сам Ермашов, настоящий, все-таки где-то в глубине души не соответствовал самому себе. Он бы не удивился золотой рыбке, вдруг рассерженно захотевшей возвратить его к разбитому корыту. Так было бы естественней, ему казалось. А почему — он не мог ответить на такой вопрос. Ведь чувства — или предчувствия? — на вопросы не отвечают. Они просто существуют в человеке, выражая его естество. Ермашов не мог превратиться в нового себя до конца.

В ту ночь, после новоселья у Фирсовых, они с Елизаветой долго не ложились спать. Елизавета поставила чайник, достала тонкие фарфоровые чашечки с позолоченными ручками. Ермашов боком присел к кухонному столу, отпил горячий глоток.

— О чем я подумал, Вета. Сколько народу пришло сегодня. Любят нашего Фестиваля.

— Конечно.

— А вот я таким секретом не обладаю.

— Ты вызываешь эмоции, Женя. Одни люди вызывают чувства, а другие еще и эмоции. Просто ты уж такой.

— И что делать?

Она засмеялась.

— Миленький мой. А ничего. Ничего не поделаешь.