Московская история

Мой муж, отмахнувшись от цветов, заявил, что все очень просто. Фирма предлагает оборудование, на котором производятся сегодня новейшие марки телевизоров. Это несколько иной путь развития технологии, чем тот, которым шли мы во главе с Ириной Петровной. Если же теперь мы заключим этот контракт, то пока американское оборудование изготовят, привезут, мы установим его на «Колоре» и добъемся соответствующих материалов от смежников, то даже в самом идеальном случае оно к моменту полного освоения уже морально устареет. И станет оборудованием вчерашнего дня. Зачем покупать вчерашний день? Неужели мы так бедны? И у нас нет Ирины Петровны, Павлика, Фестиваля, Дюкова — чтобы идти собственным путем, ориентируясь на собственное будущее? Конечно, если у министерства есть парочка лишних миллионов долларов, которые некуда деть… Но у директора Ермашова, например, на «Колоре» нет и лишней копейки. И пока, по правде сказать, «Колор» существует за счет старого завода.

Красный светофор, перекрыв дорогу, остановил нас и дал возможность Яковлеву оценить точку зрения Жени как недальновидную, узковедомственную, экономически ограниченную, лишенную политической широты. Что же касается установки импортного оборудования на «Колоре», то он верит в молодой коллектив, и его неприятно удивляет Женино пессимистическое настроение относительно нынешних его возможностей. Примут дополнительные обязательства, установят сжатые сроки… Это, если хотите, даже стимул, цель, которая может сплотить коллектив, привить чувство ответственности.

Во время мужской перепалки мы с Ириной Петровной дипломатично молчали, но когда машина подкатила к «Метрополю», мы постарались поскорее выпорхнуть и растащить спорщиков в разные стороны.

В небольшом, снятом нашими лауреатами банкетном зальце уже был соблазнительно накрыт стол, и толпились возле нарядные приглашенные, зыркая в предвкушении на торчащие над закусками горлышки бутылок.

Павлик командовал официантами, расставлявшими возле приборов карточки с фамилиями гостей. Рядом с прибором Ирины Петровны он распорядился поставить: «Лучич».

Это было очень достойно. И когда все расселись, два пустых стула заставили каждого за столом подумать о старом заводе. Все знали, что Лучич по-прежнему не выходит из дому и не может прийти, но то, что его ждало здесь место, признанное за ним неизменное право участия, придавало каждому из присутствующих сознание благородства и уважения к себе.

Главную речь хотел произнести Павлик. Он долго махал в воздухе рукой, будто играл увертюру.

— Друзья, — сказал он, — братцы. За этой вечной работой я упустил какой-то момент. Не могу вам сказать, что это такое. Но чувствую, что-то упущено. Иду я недавно по улице Горького, вдруг подходит ко мне миленькая девушка и спрашивает: «Скажите, как пройти на улицу Горького?» — «А вы, говорю, откуда приехали?» — И тут она мне отвечает: «из Чертанова, дяденька». Я чуть палку не уронил. «Что же, — удивляюсь, — так вы москвичка? И в театре, скажем, тут на улице Горького ни разу не бывали? Вон, напротив имени Ермоловой?» — «Нет, — смеется, — я телевизор смотрю, зачем мне ваш театр. У нас «Рубин» цветной». Так вот что я упустил: все же в жизни каждого человека наступает момент, когда он вылезает из своего Чертанова. Честное слово. А мы с вами окопались на нашей милой «Звездочке» и считаем, что все в порядке. Нет, ребята, мне лично пора в атаку, есть у меня в запасе еще вторая нога!

Никто не понял, о чем тост, и все глядели на Павлика с надеждой, что он завершит мысль более приемлемой формулировкой: не пить же, в самом деле за потерю в атаке второй ноги? Одна только Лялечка Рукавишкина, тряхнув рыжими кудлами, воззрилась на Павлика веснушчатыми глазами, как будто увидела живого Тихонова. Павлик вдруг страшно смутился, и первый раз его белое лицо покрылось девичьим прозрачным румянцем.

В этот самый момент двери банкетного зала внезапно растворились, и появилась спина одного из официантов, шедшего почему-то задом. Он придерживал рукой портьеру, отступил, обернулся, и из-за его спины показалось то, что заставило весь стол вскочить, грохнув стульями.

В зал входил Лучич.

Высоко держа подбородок, опираясь одной рукой на плечо Софьи Семеновны, а другой на костыль, он тяжело, но упорно переставлял чугунные ноги.

— Здра-ствуй-те, — проговорил он четко, не прекращая продвижения к своему месту, которое он определил сразу же безошибочно.

Софья Семеновна глядела из-под его руки гордо, как птица, радостно поворачивая из стороны в сторону голову на тонкой шейке. Два официанта дружно придвинули Лучичу стул, и он оказался хорошо вмонтированным в его прямую глубину. Взяв руку Ирины Петровны, Лучич склонил седой бобрик и постарался поцеловать ладонь, сказав так же четко:

— Простите — что — не стоя. Я — теперь — разбаловался.

И Софья Семеновна рассмеялась громко и радостно, что это она его так разбаловала, так разленила и так выходила.

— Учитель, — произнесла Ирина Петровна и встала. — Спасибо вам, учитель.