Московская история

Лучич просидел за столом все время, пока говорились тосты, пока ели и пили, становясь веселее и веселее, гости. А потом, когда в ресторанном зале заиграл оркестр и многие ускользнули потанцевать, они ушли через какой-то боковой вход, чтобы никому не мешать своей медлительностью. Лучич, прощаясь с Женей, сказал негромко:

— Евгений Фомич. Простите — меня — я — кажется — не — очень — вам — помогал. Теперь — сожалею.

— Возвращайтесь скорее работать, — насупился Женя (на днях он подписал приказ о назначении Лучича начальником лаборатории).

После их ухода Женя взял меня за руку и повел танцевать. Оказалось, что за прошедшие годы его стиль не изменился, то есть он по-прежнему, как в студенческие времена, изображал козла на лужайке. Но все почему-то посчитали это лезгинкой и, став в кружок, принялись отбивать такт в ладоши.

У меня было чудесное настроение, потому что Лялечка Рукавишкина наконец-то хоть раз в жизни отцепилась от Жени и намертво прицепилась к Павлику и уже не являла собой идеальный тип «верного и преданного делу человека».

Павлик же, бедняга, естественно, напился на радостях и орал на весь ресторан, чтобы его спасали от «рыженькой бестии», иначе он немедленно на ней женится. В конце концов, наоравшись, они укатили вместе на такси, должно быть, жениться.

Лишившись таким образом на празднике первого из лауреатов, все остальные начали тоже собираться по домам. Яковлевы, сердечно распростившись, уехали, а нас с Женей повез домой Ижорцев на своих «Жигулях». «Отличный предлог не пить», — пошутила в машине Аида Никитична. Сева Ижорцев был действительно трезв как стеклышко.

Вот и все, что мне запомнилось о начале конфликта Жени с Яковлевым. Я тогда посчитала их спор обыкновенным деловым разговором. Женя вечно с кем-нибудь спорил — что делать, я уже к этому привыкла. «Паяльная лампа», как сказал однажды Григорий Иванович, гудела ровным синим пламенем. Женя ловко заводил себе противников, причем без всяких усилий со своей стороны. У каждого человека есть какое-нибудь свойство; у Жени было именно такое. Но с тех пор как он это понял, Женя стал побаиваться себя. Напрягался, старался никому и ни в чем не возражать; но рок, видно, был начеку. Поэтому так дрожали у Жени руки, когда он насовывал на меня шубу в раздевальне. Спор с заместителем министра никто не относит к разряду жизненных удовольствий.

Через несколько дней мне позвонила Аида Никитична. Она работала теперь заведующей парткабинетом в каком-то крупном учреждении, и я догадывалась, что ее существование протекает под пятой Настенки, аккуратно и регулярно подхватывавшей в детском садике все известные педиатрии возрастные заболевания. Настенка могла бы служить наглядным пособием к медицинской энциклопедии, а Аида Никитична — вполне стать героиней «Фитиля» как злостная бюллетенщица. Тем не менее она достойно держалась «на плаву», не давая себе погрузиться в быт вместе со своей крупной, устроенной по-мужски головой. Аида Никитична позвонила, чтобы сказать мне о беспокойстве, какое вызывает у нее занятая Женей упорная позиция относительно импортного оборудования. Она считала его отказ от американского предложения в корне неверным и просила передать это моему мужу от ее имени. «Так будет удобнее, — сказала Аида Никитична, — если ему не захочется с моим мнением посчитаться. В конце концов вы можете и забыть, у женщин вообще голова дырявая. И никаких обид».

Мы попрощались, я положила трубку, и холодное, неприятное чувство вползло мне в душу. Передо мной на столе лежали маленькие кремовые кубики стекольной пасты-склейки, присланные с «Колора» на анализ. На них падало подозрение в плохом качестве порошка, который изготавливал периферийный химкомбинат. Таким образом, честь «Колора» оказывалась в зависимости от далекого, «не нашего» предприятия. Анализ мог это доказать со всей очевидностью. Я понимала, что на «Колоре» просто бьются об стенку, выискивая объективные причины своих неудач, стараются хоть как-то оттянуть время. А все дело во времени: ибо пианиста не научишь играть виртуозно за два года, ему требуется пятнадцать лет, и ничего тут не поделаешь. Но время теперь перестало считаться с нашими возможностями.

А что, если Женя ошибается и Аида Никитична права?!

Я быстренько встала, гоня тревогу, чтобы отдать лаборанткам материал. Они сидели в моечном закутке (нашем «уголке печалей») угрюмые и унылые. Вместо объяснения они протянули мне подписной лист — на подарок для уходящей на пенсию Дюймовочки.

Это была новость. И она как-то не вязалась с привычным образом звездовской великанши. Зачем ей на пенсию? Детей и внуков нет, здоровье отменное, работник — какого поискать. Женю она по-прежнему терпеть не могла, но с Ижорцевым, заменившим Лучича, отлично ладила. Власть ее на заводе ни капельки не подвергалась ограничениям, даже наоборот: расширившийся штат молоденьких секретарш был вверен ее попечению. Она их муштровала с отменным удовольствием. И вдруг — на пенсию? Нет, тут что-то не так. Я смутно чувствовала некую связь событий.