Московская история

«Ломать или ладить»?..

Так что же ломать в себе, с чем в себе ладить?

— …А вдруг она еще там? — сказал Женя.

Многие «старики», сопровождавшие наше начало, уже ушли навсегда. Если она — наша хозяйка — была еще там, она берегла нашу молодость, это была еще надежда. Вот почему мы пришли сюда, к ней, за помощью в выборе, к нашей молодости.

К ней прийти в тяжелую минуту вовсе не было бы совестно. Как не совестишься врача, который дает облегчение.

Ну, что же… попробовать?

Мы открыли дверь и поднялись наверх по обветшавшей за эти годы каменной лестнице, пропитанной особым старческим запахом. Такого запаха в дни нашего житья здесь еще не было. И я испугалась, что мы опоздали.

Но она сама открыла нам дверь.

Повернула выключатель — в квартире еще сохранились прежние поворачивающиеся выключатели с фарфоровой плоской головкой! — и сказала:

— А! Женя! Вета! Наконец-то.

— Что значит наконец? — изумился Женя. — И это все, за двадцать лет? Так просто?

Наша хозяйка засмеялась. И руками быстро ухватилась за рот. Будто поймала на лету недожеванный кусок.

— Ах, шалопай, — пробормотала невнятно, но продолжая смеяться. — Сделал мне такую челюсть… Он молод, он не понимает. Говорит, плевал он на это место в районной поликлинике. Это не шанс, говорит. Наши стариковские челюсти ему представляются ерундой. А мне в них неудобно смеяться!

Тут мы увидели, какие в квартире произошли изменения: Ангелина Степановна повела нас и показала оклеенный нарядными полосатенькими обоями коридор и налепленный в кухне кафель с цветочками, «страшный дефицит, за которым все гоняются». Эти роскошества объяснялись тем, что теперь в комнате соседа Шварца жил слесарь-сантехник ЖЭКа (Шварц умер, кошка его куда-то сгинула). Сантехник был из демобилизованных солдат, приехавших в Москву по вербовке на строительство олимпийских объектов, а потом, чтобы получить комнату, перешедший работать в ЖЭК. Ангелина Степановна называла его «очень хороший мальчик» и, слегка смущаясь, упомянула, что он величает ее «бабусей», бегает для нее, если надо, в магазин, особенно когда гололед. А в Москве эти современные гололеды, с тех пор как упразднили дворников, бывают такого опасного свойства, что помощь «очень хорошего мальчика» просто благо. Вот только одна беда, что мальчик понемногу спивается, иногда даже ползает во дворе, поет и домой стесняется приходить. И она не знает, как мальчика спасти. Уж лучше бы он женился.

Выслушав эти новости, я неожиданно прониклась симпатией к жэковскому сантехнику, заменившему на посту соседа Шварца и его кошку. Эта замена выпукло оттеняла бег времени. Время стало добрее, но и у него были свои трудности.

Наша хозяйка спокойно ладила со всем этим.

Она подвела нас к комнате, распахнула дверь, и мы увидели… ненарушенное наше жилье. Этажерку и бюст Маркса. И под ковриком антикварное изделие в монументальных колоннах красного дерева.

— Ну вот, — сказала Ангелина Степановна, любуясь нашими позами на пороге комнаты, — сколько раз вам передавала через Севу, чтоб забрали подарок. И все стоит!

— Через какого Севу? — машинально спросил Женя.

— Здравствуйте! Ну, через Ижорцева, если хотите.

«Он», упомянутый так внезапно, в таком своем прежнем милом качестве доброго малого, появился в нашем разговоре, видно, лишь для того, чтобы мы с Женей смогли почувствовать, насколько бессовестно оставили нашу хозяйку в мире старых представлений.

Для Ангелины Степановны ничто не изменилось. Кроме мелочей быта. Мир людей, мир их душ, взглядов, отношений остался прежним. Ясный образ добра и зла, правды и лжи не покоробился, не пошел зигзагами, путая черты, перемежая штрихи, смешивая в клубок вулканической массы светлое и темное, где добро и зло уже не враждуют, а вместе творят причины и следствия, вместе грозны и вместе бессильны.

— А! — Женя махнул рукой, заранее готовясь к святой лжи, к единственному выходу из молчания. — А! Когда это было.

Ангелина Степановна поставила чайник на стол, жестом продирижировала мне, куда пристроить сухарницу.

— Да не так уж давно. Женя, дружок мой, я ведь приставучая. Правда, я могла сообразить, что вам было не до этого антикварного чудища. Я все знаю. И что ты стал генеральным директором, и как новый завод построил, и что получил лауреата, и что на съезде делегатом был. И про орден Ленина. Знаю все, садись, дружок, чай пить спокойно, отпусти пружинку.

Она с удовольствием засмеялась и снова быстренько поймала коварную челюсть руками. Молодой шалопай из районной поликлиники умел напомнить о себе.

Женя отвернулся к этажерке, на которой когда-то помещалась вся его библиотека, и спросил, как будто именно этажерка могла дать ответ:

— Он… что же, бывает у вас?