Московская история

— Ну, если это можно так назвать. Бывал. Да почти жил у нас Сева. На кухне частенько заночевывал. Особенно когда ты его в вечерний техникум запихнул. Знаешь, а бедняга Шварц совсем свихнулся. Требовал, чтоб я ему комнату отдала. Каким же образом, говорю? Как он в эту комнату пропишется, вашим методом захвата? Не те, дорогой, времена. И кроме того, моя скромная пенсия удерживает меня от широких жестов, увы. У меня после вас в этой комнате все время жильцы были.

Свербящая, комариная боль возникла где-то в глубине груди, мне захотелось вздохнуть поглубже, развернуть плечи, или, может быть, побежать быстро, напрямик, через окно, перепрыгнуть бордовый скат крыши напротив, перемахнуть над улицей, над троллейбусными проводами и, слегка взбрыкнув ногами, набрать плавный лет и летать так, пока боль не отпадет и рассыплется по ветру, выскользнув из ворота и рукавов.

— …А когда он был у вас в последний раз? — продолжал спрашивать Женя. Глаза у него уже вовсю торчали.

— Когда, когда… — наша хозяйка хлопотливо наклонила голову, по чашкам с шелестом запрыгал кипяток из чайника. — Да недавно.

Она поставила чайник, выпрямилась и руками сзади потрогала поясницу.

— Позавчера. Сказал, что стал теперь генеральным директором, вместо тебя. Ну, садись, Женя, к столу. И ты, Лизаветочка.

Мы пили чай и сидели в этой неизменившейся комнате, куда круг судьбы, завершившись, опять привел нас… Пока мы вертелись на этом кругу, мы не видели себя так ясно, как смогли увидеть здесь.

— Понимаете, — сказал Женя, — все доставалось в борьбе. В такой борьбе все шло. Трудно было.

— Ты молодец, — похвалила хозяйка. — Я знаю. Завод построил — ого-го! Это не каждый может. Не каждый похвалится, что взял да построил. Целый завод. Ну, квартиру строят, дачу. А ты — завод. Понял? Гордись.

Когда мы уходили, она провожала нас по лестнице, пахнущей старостью, до самого низа. И пообещала, что обязательно придет к нам «полюбопытствовать».

Глава пятая Директорский дом

Низкий, похожий на корабельный, коридор с коричневыми лакированными пятнами дверей кают-кабинетов привычно привел Женю в зальце-оранжерею директорской приемной. Вместо окна там была стеклянная стена, по ней ползли развешенные на прозрачных лесках зеленые кудри каких-то экзотических растений и шатром нависали над столиком секретаря Тонечки.

Серый пушистый бобрик, устилавший пол, гасил шаги и голоса. (Это была идея Рапортова. Он прослышал про новый шумоизоляционный материал, пытался его достать, но ничего не выходило. И в конце концов Жене пришлось даже самому съездить в Комитет, чтобы получить этот бобрик для «Колора» из какой-то экспериментальной лаборатории. Господи, на каждую мелочь Жени хватало!) Тонечка, погруженная в чтение бумаги, из-за этого бобрика сначала не услышала шагов Жени, но потом подняла глаза и увидела его, уже входящего в кабинет Рапортова.

Лицо ее сделалось испуганным.

Женя сразу остановился, спросил:

— Что, Тоня? В чем дело?

Она пробормотала:

— Как это, как это, Евгений Фомич… что вы, Евгений Фомич…

И Женя вошел в кабинет.

Рапортов стоял вполоборота к двери, что-то оживленно рассказывал. А прямо перед ним, присев боком на широкий, темного полированного дерева подоконник, слушал и слегка улыбался Всеволод Леонтьевич Ижорцев.

Женя вошел, и возникла пауза. Рапортов замолчал, Ижорцев смотрел на Женю вопросительно.

…Этот кабинет был Жениной штаб-квартирой. Когда здание «Колора» только подвели под крышу, сюда связисты протянули «отводную трубку» от его телефона на «Звездочке». И Дюймовочка все звонки начала переключать сюда. В уголке под этим окном, тогда еще не обшитом, как теперь, дорогим деревом, стояла раскладушка, закрытая листами оберточной бумаги и полиэтиленовой пленкой от известковой пыли.

Эта раскладушка мне не нравилась ни с какой стороны. Я не одобряла ночевок на «Колоре». Как всякая нормальная жена, я не видела необходимости уже так сильно приглядывать за строителями. Будто бы больше некому, кроме генерального директора! Тем более, что к тому времени уже работали кое-какие производственные участки, за которыми, как раз в свою очередь, приглядывала по части технологии рыжая Лялечка Рукавишкина. Я не была убеждена, что Лялечка нажимает только на технологию, упуская из внимания другие аспекты действительности.

Словом, кабинет изначально принадлежал Жене и входить сюда, находиться здесь когда захочет и сколько захочет было его правом, правом «породившего», которое не отменяется ничем. Это же естественно, так Жене казалось.

И вдруг — пауза, прерванный разговор, вопросительный взгляд. Оба — друзья, ближайшие помощники и даже больше, больше — тоже «порожденные»…

Но — ни тени смущения. Вчера — одно, а сегодня — другое.

Вошел, прервал. Что дальше?

Женя неожиданно взбодрился, потерял естественную свободу, обрел какую-то неестественную сверхсвободу. Захохотал, сказал: