Московская история

Лучич все чаще и чаще стал думать о том, что ему бы надо навестить старого друга Григория Ивановича в его дачном уединении. Скребло на душе — всю жизнь одинаково смотрели на выпадавшие им испытания судьбы, а вот к старости своей отнеслись по-разному. Если бы Гриша не сдался… Конечно, его подкосила смерть Валентины. Лучич гораздо легче перенес потерю жены. Но это потому, что уже давно, много лет была вторая любовь. Гриша принимал такую личную жизнь главного инженера по-разному: сначала, когда узнал, ругался, орал, кулаком стучал по столу, грозил партийным взысканием. Потом началась война. Пришла разлука с семьями, они вместе жили на заводе, спали в кабинетах. С тех пор сохранили, как традицию, что секретарь у них общий, чтобы теснее и дружнее работалось, чтобы не перекидывать бумаги со стола на стол. С тех пор и работает Дюймовочка, полновластная хозяйка в дирекции, у нее во всех бумагах и делах полный порядок. Какая дружная была жизнь, какое крепкое руководство, какой сильный завод: за месяц организовали производство радиолокаторов, за три недели — миноискателей!

Со временем Гриша смирился с существованием Сони. Только стал делать вид, что не знает. И слегка презирал. Разные темпераменты. Лучич жаднее относился к жизни, ему нужны были женщины, бурлящие радости чувственных удовольствий, дом, набитый родственниками, приезжими, воспитанниками какими-то, племянниками; он любил многолюдное домашнее застолье и себя во главе отлично сервированного стола; он являл собой отличного семьянина, но в иные часы пылкого любовника другой своей подруги. Гриша был проще, и если терял, не умел себе возмещать потери, не копил резервы про черный день, платил собою сполна, всей душой без остатка. Как обидно теперь Лучичу, что не смог, не удержал друга от бесповоротного шага. Никто не мог заменить его рядом. С Ермашовым приходилось все равно тянуть завод целиком на себе. Так неужели бы уж так-то не потянул вместе с Гришей? Потянул бы. Зачем ты ушел, зачем оставил одного, друг ты этакий! Конечно, Лучич видел: Гриша старается все-таки натаскать мальчишку, приучает к заводу, подпирает собой. После прихода Гриши на завод Лучич несколько потеплел внутренне к Ермашову. Подумал даже, что надо бы уж придвинуть его поближе, что ли, ведь ощущает, должно быть, Гриша в нем неизбежность будущего. Одно лишь беспокоило: направленность Ермашова на изменение лица завода, на необоснованные перемены. Сломать нажитое — проще простого. А что явится взамен? И явится ли? В свое время надломили, сломали что-то в сельском хозяйстве, и вот бежит человек от земли, земля потеряла ритм. А простых вещей нехватка, то яблок, то огурцов, которых отродясь горы были в России, огурец да капуста, да морковка, да яблоки — разве этого могло не хватать? Так и с заводом — тоже можно отбить у людей охоту, подорвать привязанность и уважение.

Хотел, хотел Лучич навестить Гришу, поговорить, понять, что он видит в Ермашове. Отсюда, может быть, искать подход. Только бы не рисковать заводом. Да и хотелось еще просто увидеть друга, ровесника — еще и по ровесничеству соскучился; ведь с теми, кто моложе, надо чуточку приободряться, слегка пришпоривать себя, слегка преодолевать дистанцию уважения, которое к тебе испытывают и которое тоже вроде барьерчика. Каждое утро Лучич скучал о Григории Ивановиче и собирался вечером ехать. Но кончался рабочий день, он возвращался домой «на минуточку», снимал ботинки, садился на диван, и такое блаженство свободного отдохновения охватывало его, что не было сил стронуться с места. Соня приносила стакан крепкого чая, являлась собака Пампушка выпрашивать домашнее печенье, подходил внук похвастаться пятеркой в дневнике — и уже, глядь, темнело, поздно за город двигаться. И что-то случалось с субботами и воскресеньями — то достали билеты в «Современник», то подбросили младших внучат, и Соне одной с ними не управиться, то у старшей дочери день рождения, то юбилей начальника главка, бывшего когда-то мастером в цехе Лучича. И так неделя за неделей — быт, быт, быт. Чем дальше откладывал Лучич поездку к Григорию Ивановичу, тем беспокойнее и сильнее тянуло сердце. Надо бы, надо…