Московская хроника 1584-1613

Итак, похождения Ганса Борка падают на время с конца 1606 г. и до начала 1608 г. и дают яркий материал, характеризующий как поведение немцев-наемников в начальный период правления Василия Шуйского, так и политику правительства Василия Шуйского в отношении немецких ландскнехтов. Эта политика характеризуется стремлением Василия Шуйского к тому, чтобы привлекать и удерживать у себя на службе немцев-наемников всеми средствами, в том числе и путем прощения и помилования за акты измены и перебежки в противный лагерь. Что же касается поведения немцев-наемников, то оно может служить своего рода барометром, чутко реагирующим на всякое изменение в соотношении сил борющихся сторон. В этом отношении зигзагообразная кривая маршрутов Ганса Борка — от Шуйского к Болотникову и обратно — точно отразила ход борьбы между Болотниковым и Шуйским. Так, оказавшись в осажденной Калуге, Борк перебегает к Шуйскому. Но победа Болотникова над Шуйским под Калугой в мае 1607 г. и переход Болотникова в Тулу снова притягивают Борка в лагерь восстания — с тем, чтобы в осажденной Шуйским Туле сначала заниматься диверсиями, а затем, после разоблачения, опять перебежать “в Москву к Шуйскому”.

В такой постановке вопроса, однако, кажется необъясненным и требует своего истолкования первый этап похождений Ганса Борка — его переход “от Шуйского в войско Димитрия в Калугу”. Но и Хроника Буссова и история восстания Болотникова дают достаточно материала для отыскания мотивов этого шага Ганса Борка.

В описании осады Москвы Болотниковым у Буссова есть одно интереснейшее место. Рассказав о том, как Истома Пашков стал лагерем в Котлах, под Москвой, и “потребовал сдачи города, а также выдачи трех братьев Шуйского”, Буссов добавляет: “В это время многие из жителей Москвы, как местные, так и иноземцы, считая все уже потерянным, стали тайно уходить из города к врагу” (стр. 138).

Это свидетельство Буссова о тайном уходе “иноземцев” из осажденной Москвы “к врагу”, т. е. к Болотникову, может служить как бы введением к его рассказу о Гансе Борке. И в числе тех “иноземцев”, которые, считая у Шуйского “все уже потерянным”, стали переходить в лагерь Болотникова, можно предполагать и Ганса Борка, оказавшегося затем вместе с войском Болотникова в Калуге. Менее вероятным представляется мне другой возможный момент перехода Ганса Борка от Шуйского к Болотникову — из войска воевод Шуйского, преследовавших отступавшего от Москвы Болотникова.

Материалы о немцах-наемниках в начале правления Василия Шуйского, подкрепляя предположение о том, что Буссов после воцарения Шуйского не уехал из Москвы, а оставался там почти до конца 1606 г., вместе с тем помогают правильно понять и объяснить и новый шаг Буссова — его отъезд из Москвы в Калугу.

Пребывание Буссова в Калуге принадлежит к тем немногим моментам его биографии, которые устанавливаются на основе прямых свидетельств самого Буссова. Из этого, однако, не следует, что в этих свидетельствах содержится и правильное объяснение причин появления Буссова в Калуге. Напротив, Буссов и здесь остается верным себе и тщательно скрывает истинные мотивы своего поведения.

Признание Буссова в том, что он находился в Калуге, содержится в рассказе об осаде Болотникова воеводами Шуйского в Калуге в декабре 1606 г. Сообщив об этом, Буссов делает специальное добавление автобиографического порядка: “...где тогда находился и я, ибо одно из моих поместий было в той же местности, и мне пришлось там остаться” (стр. 140). В таком изображении пребывание Буссова в Калуге оказывается случайным и вынужденным результатом стечения обстоятельств, приведших к тому, что Буссову “пришлось там остаться”.

Однако чисто экономические мотивы поездки Буссова в Калугу должны быть поставлены под весьма большое сомнение, ибо все заокские города (Калуга, Козельск, Лихвин, Медынь, Мещовск, Перемышль, Серпейск) представляли собой во второй половине 1606 г. район наибольшего размаха крестьянской войны. Калуга же, отложившись от Василия Шуйского и целовав крест “Вору” (т. е. на имя “царя Димитрия”) в сентябре 1606 г., с этого момента и вплоть до 1611 г. оставалась в числе “воровских” городов, не признававших власти правительства Шуйского[47]. Поэтому, не говоря уже о малой вероятности поездки новоявленного калужского помещика (каким изображает себя Буссов) к своим крестьянам осенью 1606 г., самый факт поездки в это время из Москвы в Калугу означал в политическом отношении разрыв с правительством Шуйского и переход в лагерь царя Димитрия. Иными словами, такая поездка легальным путем вообще исключалась. Но отсюда следует, что, как и во многих других случаях, Буссов, рассказывая о тайном уходе из осажденной Болотниковым Москвы “иноземцев”, предпочел умолчать о том, что среди этих иноземцев находился и он сам, — ибо только этим путем он и мог к моменту осады Калуги воеводами Шуйского оказаться и остаться в этом городе.