Московская мозаика

Никто из людей, близких к художнику, оказавшись в руках Тайной канцелярии, до ареста Никитина не вспоминает его имени. Наоборот, когда позднее, на розыске, к ним обращаются с вопросом о его участии, все они отрицают какую бы то ни было связь с живописцем, категорически, без колебаний. Нет, «тетрадей» не переписывал, нет, никому читать не давал, нет, никаких разговоров «и с кем о «тетради» не вел. Нет, нет и еще раз нет! Художник слишком.много знал, и любой ценой его хотели уберечь от расправы, понимая, что с ним она будет короткой и беспощадной, а все следствие примет слишком страшный оборот. А ведь «тетрадь» - это ни много ни мало политический памфлет на приближенных Анны.

Наследие Ивана Никитина стало символом расцвета русской культуры в начале XVIII века, воплощением нового отношения к человеку. Эта высокая человечность раскрывается в «Портрете малороссиянина», который долгое время условно назывался «Напольным гетманом».

Молчит Решилов, молчит безвестный «богоделейный нищий», сам переписавший множество «тетрадей», молчит и вовсе прикидывающийся простачком великоустюжский живописец Козьма Березин. А все они знали Никитина, бывали у него дома и говорили не только о решиловской «тетради».

Проходят годы. Дело - теперь оно уже, по существу, дело Никитиных, а не исчезнувшего Родышевского - не дает никаких результатов. Развязка наступает в конце 1737 года. Трудно сказать, что позволило, в конце концов, к ней прийти. Несомненно одно - известное значение имела смерть Феофана Прокоповича, вдохновлявшего и направлявшего следствие от имени Ушакова.

Сила духа Никитина позволила ему выстоять, ни в чем не признаться, никого не выдать, но она не могла переубедить Тайную канцелярию, тем более перед лицом очевидных фактов, что было действительной целью и смыслом поступков художника. Беспощадность приговора была ошеломляющей. Ивана Никитина после пяти лет одиночного заключения и почти ежедневных допросов «бить плетьми и послать в Сибирь на житье вечно под караулом». Пожизненная ссылка стала уделом и его брата живописца Романа Никитина с женой Маремьяной, женщиной редкой выдержки и самоотверженности.

Дело Родышевского кончилось. Оставалось только решить, как везти Никитиных в Сибирь. Никаких разговоров между собой, с охраной, тем более с посторонними, никаких писем и передач, безостановочная, строго секретная езда - так обращались только с самыми важными государственными преступниками. Тайная канцелярия не просто наказывала своих узников - она продолжала их бояться.

Насколько тайный сыск торопился с перевозкой Никитиных, можно судить по тому, что расстояние от Москвы до берегов Иртыша маленький конный обоз покрывает за два с небольшим месяца - ни остановок, ни передышек, только смена перекладных лошадей. Местом ссылки братьев Никитиных стал Тобольск.

Каковы бы ни были ускользнувшие от нас подробности тобольского житья Ивана Никитина, можно с уверенностью сказать - легким оно не оказалось. Но художник будто не замечает этого. Как и в застенках Канцелярии, он сохраняет присутствие духа, не жалуется, не просит о помиловании, о снисхождении. Стена глухого неприятия прочно отгораживает его ото всего того, что предпринимает императрица. Мнимая безучастность художника представляется тайному сыску куда более опасной, чем любые резкие выпады, вспышки ненависти и отчаяния. Никитин словно выжидает, твердо уверенный в исходе своего ожидания, и перелом действительно наступает: спустя два года Анна Иоанновна отдает распоряжение вернуть братьев Никитиных из ссылки.

Так непохожий на царицу приступ человеколюбия объяснялся просто. Она давно недомогала и прощением наиболее опасных своих врагов надеялась, по христианскому поверью, вернуть милость божью, а вместе с ней и здоровье. Когда эта первая жертва, касавшаяся одних Никитиных, не помогла, была провозглашена общая амнистия - «отпущение вины штатским и духовным лицам».

Тайная канцелярия тщательно фиксирует освобожденных, приводит прощенные вины, указывает места и сроки заключения. Но Никитиных в документах нет. Вещь неслыханная и немыслимая: царский именной указ, отметка о получении его Тайной канцелярией и никаких указаний на исполнение, как будто сыск мог пренебречь императорской волей. И тем не менее это именно так. Ушаков выжидал. Если Анна Иоанновна выздоровеет, ее нетрудно будет убедить в нецелесообразности освобождения Никитиных, а если умрет, тем более не следовало спешить с возвращением тех, кто не относился к числу сторонников начальника Тайной канцелярии. Во всех случаях выжидательная позиция оправдывала себя, а усиливающийся недуг Анны Иоанновны и вовсе гарантировал безнаказанность.