Трамвай скучно колесит по тесным, будто врезанным в дома улицам - последним уголкам XIX века, растворяющимся в современном городе. В проемах ворот кое-где очередь дворов, булыжник, зашитые чугунными плитами углы - от давно забытых телег и пролеток. Достоевский, живой, мелькнувший за поворотом. И люди в сегодняшних платьях, особенно ярких, броских, как актеры на киностудии, зашедшие в перерыве в чужую декорацию. Около Калинкина моста сквер - пустая площадка с жидкими гривками пыли на месте разбитого бомбой дома и коричнево-серое здание - Государственный исторический архив Ленинградской области. Здесь особая, по-своему безотказная летопись города - рождения, свадьбы, смерти на отдающих воском листах церковных записей. И «Исповедные росписи»: раз в год все жители Российской империи должны были побывать у исповеди - обязательное условие обывательской благонадежности.
Серая разбухшая папка с шифром - фонд 19, опись 112, дело б, 1737 год, том II. На листе 887-м под № 113 в Троицко-Рождественском приходе записан двор «ведомства Канцелярии от строений живописного дела мастера Андрея Матвеева» с «жителями». Среди «жителей» вся матвеевская семья - сам художник, жена его Ирина Степановна, дети: Евдокия - семи лет, Иван - шести, Мария - трех, Василий - одного года. Под следующим годом повторение записи и последнее упоминание о художнике - в апреле Матвеева не стало.
А дальше - дальше не было ничего: ни дома Матвеевых, ни бережно хранившихся воспоминаний, ни самой семьи. Жестокие в своей скупости строки тех же приходских книг рассказали, что двадцатипятилетняя вдова художника поспешила выйти замуж за вдового купца Василия Тургенева. Холсты, кисти, краски Матвеева - добавляют документы Канцелярии от строений - долгое время оставались в ее канцелярских кладовых «за неспросом».
Новый брак - новые дети. Сыновья Матвеева, как «выходили лета», не задерживались в тургеневском доме и отдавались в обучение на полном «казенном коште». Вдова художника Ирина Степановна умерла рано, немногим пережили мать старшие дети, да иначе отцовские вещи и не достались бы Василию Андреевичу, младшему в семье. Василию суждено было стать и историографом отца.
Все, что известно о двойном портрете, рассказал Василий Матвеев в 1800-х годах. Именно тогда профессор Академии художеств, один из первых историков нашего искусства - Иван Акимов начал собирать материалы для жизнеописания выдающихся русских живописцев. Память о творчестве Матвеева жила, но никаких сведений о нем не сохранилось. Акимову удалось познакомиться с Василием Матвеевым, с его слов написать первую биографию живописца и, по-видимому, побудить сына подарить двойной портрет единственному в то время общедоступному музею - академическому. Если к этому прибавились впоследствии какие-нибудь подробности, их, несомненно, учел другой историк искусства - Н. П. Собко, готовивший во второй половине прошлого века издание словаря художников. Его архив хранится теперь в отделе рукописей ленинградской Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина.
В прозрачно тонком конверте с надписью: «Андрей Матвеев» - анекдоты, предания, фактические справки и среди десятка переписанных рукой Собко сведений на отдельном листке, как сигнал опасности, пометка: не доверять данным о Матвееве. Собко собирал о художниках все - от газетных вырезок до устных рассказов, и если в будущем собирался их анализировать в смысле степени достоверности, то в рабочей картотеке это места не нашло. Что же заставило здесь насторожиться исследователя? Присыпанные песчинками торопливого почерка страницы не говорили ничего.
Попробуем чисто логический ход. Рассказ Василия Матвеева отделяет от смерти его отца без малого семьдесят лет - трудное испытание даже для самой блестящей памяти. Правда, детские воспоминания зачастую сохраняют не стирающуюся с годами четкость, но иногда подлинную, иногда мнимую. Василий же Матвеев и вовсе потерял отца двух лет, говорить о личных впечатлениях ему не приходится. С позиций нашего времени и объема знаний многое в его сведениях представляется странным.
Василий не назвал отчества отца: не знал или не привык им пользоваться? А ведь он настаивал на дворянском происхождении Андрея Матвеева, которое еще в петровские годы предполагало обязательное употребление отчества. Слова Василия не находили подтверждения и в романтических историях о детстве живописца. При первой же самой поверхностной попытке последние попросту не выдерживали проверки фактами. Легко установить, что Петр не бывал в Новгороде в годы, ближайшие к тем, о которых могла идти речь в первой легенде о мальчике-живописце, и не присутствовал на смотре дворянских детей в 1715 - 1716 годах, потому что в последний раз смотр «недорослей» состоялся много раньше. О подобных неувязках мог знать и Собко. Во всяком случае, его предостережение давало моральное право пересмотреть все, что касалось биографии художника, в том числе и историю двойного портрета.