Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия

Магазины и лавки запирались рано, но «обязательных постановлений», регулирующих торговлю, тогда еще не существовало, и выходило это больше само собой или по приказам полиции. Царские дни* ознаменовывались перезвоном церковных колоколов, а флагов еще не вывешивали; зато с наступлением темноты на улицах зажигались ставившиеся на тротуарные тумбы плошки, дававшие обычно больше чада и вони, чем огня, а на правительственных, иногда и частных зданиях устраивалась иллюминация, состоявшая из разноцветных шкаликов, прикреплявшихся к деревянным каркасам, изображавшим государственный герб и нужные инициалы под короной.

По улицам невозбранно ходили, проникая и во дворы домов, шарманщики, иные со старого фасона шарманкой-шкафчиком и танцующими в нем куклами, но с еле слышной и обычной фальшивой музыкой, другие же с большим и тяжелым, громко, трубными звуками ревущим ящиком; большинство шарманщиков были иностранцы, всего чаще итальянцы, подпевавшие игравшимся шарманкой ариям; в числе таких уличных артистов часто во дворы заходили парочки подростки — девица и мальчик с арфой и скрипкой и пиликали что-то до того жалостное, а сами были так похожи друг на друга, белобрысы, худы и наивны, к тому же, видимо, немецкого происхождения, что добродушные хозяйки редко отказывали в пятачке такой голодной паре; ходили шарманщики и с учеными собачками, одетыми кавалерами и дамами в шляпках и смешно, а в то же время возбуждая жалость забитым видом, прыгавшими по мостовой, быстро мигая глазами и мотая мордочкой. Показывались бродячие акробаты в трико, скрываемом под пальто, с ковриком для подстилки во время их упражнений, тоже подростки или дети, еще более печалившие несчастным видом, да и самой профессией, сердобольных москвичей. Наконец, хотя реже, появлялись «петрушки» и на улице или во дворе, а то, по приглашению, в доме давали свои, хорошо знакомые детям той эпохи, кукольные представления, показывавшиеся в отверстия ширм и заключавшиеся в разных похождениях и гнусаво-пискливой болтовне Петрушки — личности, в сущности, мало симпатичной и чрезвычайно эгоистичной — с «лекарем, из-под Каменного моста* аптекарем», купцом, молодой бабой, цыганом, лошадью и городовым, которых Петрушка нещадно избивал палкой, и чертом, уносившим, наконец, очевидно в виде Немезиды,* самого Петрушку в преисподнюю. Кукольные представления повышенного типа давались по особому заказу в состоятельных домах, причем тут уже воздвигалась небольшая сцена с занавесом и фигурировало довольно много марионеток, танцевавших, жонглировавших и т. п. Обязательно в числе действующих лиц показывалась старуха с розгой, несущая за спиной большую корзину, битком набитую детьми, которые под конец выскакивали из корзины и предавались танцам и веселью.

В иные воскресные дни весной и летом раздавалась по улицам тревожная барабанная дробь, и подбегавшим к окошкам любопытным представлялась такая картина: за барабанщиком шел взвод солдат с офицером, а за ними шагом ехала запряженная парой лошадей «колесница» — выкрашенная в черное платформа, посередине которой возвышалась скамейка, на которой сидели обычно двое, а иногда и четверо лиц мужского или женского пола, в серых арестантских халатах, а на груди у них висели черные дощечки с надписью крупными белыми буквами: «За убийство», «За поджог», «За разбой» и т. п. Рядом с колесницей шел человек в красной русской рубахе — палач. Это везли на Сенную или на Конную (за Москвой-рекой) лишенных по суду всех прав состояния преступников, приговоренных на каторгу или в Сибирь на поселение, для исполнения над ними «обряда публичной казни». По приезде на площадь, в центре которой стоял воздвигнутый за ночь деревянный круглый эшафот со столбом, арестантов по очереди, при содействии палача, вводили на эшафот, ставили к столбу и, если осужденный был дворянин, то над его головой ломали шпагу; на эшафот поднимался священник в епитрахили и напутствовал осужденного, давая ему целовать крест. Затем громко читался приговор, опять раздавался барабанный бой, и арестант оставался недвижимо у позорного столба (ему надевали прикрепленные к столбу короткими цепями наручники) минут около десяти. В это время из толпы, окружавшей эшафот, на него бросались медные деньги, предназначавшиеся осужденному, и их набиралось иногда много. Этим денежным дождем, сыпавшимся на эшафот, московский люд выражал жалость и милость хотя и преступному, но все же несчастному человеку.