Московская ведьма

Тогда Джерино решил найти материал, который бы смог задержать в себе хотя бы крошечный кусочек света, как он любил выражаться. На это он потратил ещё несколько лет, экспериментируя со всем, что попадалось под руку, и однажды ему показалось, что он поймал-таки беглеца в плотную паутину паука-вязальщика, но это был всего лишь отблеск лунного света, проскользнувшего сквозь щель в плотных шторах, которыми были днём и ночью завешаны окна в его комнате.

Джерино впал в отчаяние, но однажды ночью на него снизошло озарение, за которое на следующее утро он усердно благодарил всевышнего. Это случилось после того, как он, закрыв глаза, увидел перед собой разноцветные пятна. Тогда Джерино зажёг свечу, посмотрел не неё и вновь закрыл глаза и снова увидел размазанные по черноте цветные лепестки. «Что же это, как не лучи света, застрявшие в моём глазу! – воскликнул среди ночи Джерино ди Лоренцо. – Я только что нашёл ловушку для солнца!»

Теперь оставалось только придумать, как его оттуда достать. Но вскоре он додумался и до этого. Он принялся часами смотреть на яркое флорентийское солнце, лёжа на крыше своего дома, а потом собирал катившиеся по щекам слёзы в те самые закопчённые снаружи мензурки.

Велиор сделал долгую паузу. Марина заметила, что его глаза будто бы развернулись зрачками внутрь.

– Он полностью ослеп примерно через месяц после начала своих сумасшедших экспериментов, – мрачно сказал он, – и все попытки хотя бы частично вернуть зрение оказались тщетными.

– А что было дальше? – спросила Марина, немного потрясённая услышанным. – Он умер в нищете?

Велиор отрицательно покачал головой:

– Нет. Его финансовое положение неожиданно спасли те самые эксперименты с прозрачным маслом. Пробуя различные смолы хвойных деревьев, он в своей лаборатории преуспел в производстве чистейшего терпентинного масла. Выражаясь современным языком, скипидара. Именно производство и торговля этим продуктом не только спасли ослепшего художника от голодной смерти, но и сделали его состоятельным человеком. Он пережил свою супругу и даже во второй женился, но это, как говориться, совсем другая история.

Рассказчик надолго замолчал. Марина, которой никак не давался один сложный теневой переход, тоже не раскрывала рта.

– Ну, как вам история? – наконец спросил Велиор.

– Грустно, – ответила Марина, заканчивая с подмалёвком, – хотя, с другой стороны, в ней есть позитивная идея: двигайся и куда-нибудь да придёшь. Как побочным продуктом разбивания стены лбом может стать средство от головной боли. Если я, конечно, всё правильно поняла.

Велиор мягко похлопал в ладоши:

– Вы всё абсолютно правильно поняли, Мариночка, но основная мораль всё же не в этом.

– И в чём же?

– В том, что счастье неуловимо, как солнечный зайчик.

Марина задумалась: такая версия ей в голову не приходила.

– Возможно, вы правы… – начала она, но Велиор не дал ей договорить.

– Я всегда прав, Мариночка, – сказал он ласково до оторопи, – как бы вам ни хотелось думать иначе… кстати, может, прервёмся? Глаза должны немного отдохнуть от холста… посмотрим лучше друг на друга сквозь полные бокалы.

Марина оторвала взгляд от собственных художеств и поняла, что глазам действительно нужен отдых.

– Я бы с удовольствием, но без закуси я не буду, а то вырублюсь, как в машине…

Велиор широко развёл руками, как тот, кто всегда рад зрителям в театре эстрады:

– Обижаете, Мариночка.

Последовали два звонких хлопка, в конце комнаты открылась дверь, и из неё появился одетый по той же моде, что и Велиор, молодой человек, в котором Марина узнала вчерашнего гопника.

В его руках был серебряный, надо полагать, поднос, а на нём – высокая темно-зелёная бутылка, блюдо с фруктами и тарталетками, и два бокала такого же размера, как у Рембрандта на портрете с его Саскией.

Установив поднос на маленький резной столик, видимо, для подобных случаев и предназначенный, «гопник» с поклоном удалился. Марина и не подумала удивляться увиденному – наудивлялась, знаете ли.

Расположились прямо тут же. Марина присела на самый краешек кровати, а Велиор предпочёл вообще не покидать своего места, разве что немного сменил позу.

Рядом Марина и Велиор представляли, несомненно, великолепную пару: он – в костюме испанского франта, и она – босая, с растрёпанными волосами и в одной ночной рубашке.

Велиор умело разлил тёмно-красную жидкость по бокалам.

– Это портвейн, – пояснил он, – настоящий.

– За что пьём? – спросила Марина, катая в ладонях приятный на ощупь слегка пупырчатый апельсин.

– Сколько себя помню, всегда пью за одно и то же, – ответил Велиор, – за любовь.

Маринины глаза чуть не выскочили из орбит:

– За что, за что?

– За любовь, моя дорогая Марина! Это единственное, из-за чего смертному стоит коптить небо. Вы со мной согласны? Лю-ю-юбо-о-овь, – произнёс он нараспев, вознеся взор к потолку, – это когда не можешь ни о чём думать, кроме как о ней; когда понимаешь, что тебе без неё проще умереть, чем жить… ведь так?