Московские истории

– Он работает с моим знакомым. Он для меня… как курьер, что ли. Вы же не знаете фамилию курьера, который вам пиццу привез. – Я споткнулся о взгляд Сергея Станиславовича, промямлил беспомощно: – Хотя вы, наверное, знаете. Но я-то не вы. Я… Он просто работает на моего знакомого.

– Работал, – поправил Сергей Станиславович и бросил на стол передо мной третью фотографию.

Я посмотрел на снимок, и в глазах у меня потемнело. Все происходившее до того показалось детской сказкой, которая теперь плавно перетекала в ночной кошмар.

Серый пиджак на этой фотографии смотрел прямо в камеру. Глаза его были бессмысленны, рот безвольно раскрыт, а посередине лба темнела аккуратная дырка с запекшейся по краям кровью.

– Господина Бирюкова нашли в его машине, – продирался сквозь гул в ушах спокойный ровный голос. – По данным экспертизы, смерть наступила между семью и восемью часами вечера. Убийца открыл дверь автомобиля и выстрелил. Судя по тому, что Бирюков не сопротивлялся и не пытался бежать, человек, произведший выстрел, был ему знаком. На ручке двери отпечатки пальцев Бирюкова, его водителя и – ваши.

– Я не убивал его, – сипло проговорил я и не узнал собственного голоса.

– Хорошо. Очень хочется вам верить. А где вы были с семи до восьми часов вечера?

– В офисе. В своем кабинете. Работал.

– Кто это может подтвердить?

Мысли перепутались окончательно. Кто может подтвердить? Да никто не может, я сидел в кабинете и рефлексировал. Я даже секретаршу отпустил…

– Вот смотрите, вы сидели в кабинете. Один. Заранее отпустив секретаршу. А в это время кто-то недалеко от вашего банка застрелил господина Бирюкова. Оставив на дверце ваши отпечатки.

Он был прав, все складывалось одно к одному.

– Но не я же его убил! – От бессилия я вскочил со стула. – Послушайте… погодите… там мои отпечатки, но вы же сами сказали… вы же фотографии показывали… я был в его машине раньше. А секретарша… да бог с ней, с секретаршей. Ведь в банке есть охрана, камеры видеонаблюдения, посмотрите записи, и увидите, когда, во сколько я ушел из кабинета.

Сергей Станиславович продолжал спокойно посматривать на мои метания взглядом человека, знающего истину.

– Все верно. Только вот записей нет. Система видеонаблюдения отчего-то именно в этот промежуток времени дала сбой. И да, мимо охраны вы не проходили. Но у вас, как у главы офиса, есть возможность покинуть здание не только через центральную проходную. Я прав? Вы сядьте, сядьте.

Я рухнул обратно на стул и обхватил голову руками.

– Могу я попросить адвоката?

– Зачем? – удивился Сергей Станиславович. – Я же знаю, что вы не убивали Бирюкова.

Я поднял голову и посмотрел на него, уже не пытаясь понять:

– Что?.. Тогда почему…

Он молчал, смотрел на меня – и молчал. И в его бесстрастных глазах, не имевших никакого цвета – вообще никакого, как не имеет его море на закате пасмурным днем, – я вдруг увидел что-то такое, что заставило меня глубоко вдохнуть, как перед прыжком в ледяную воду. Это «что-то» не имело названия, но оно было материально, оно жило практически в каждом моем знакомом русском человеке. И это именно оно, вот это вот «что-то», заставляло взрослых, умных, образованных людей, говорящих на нескольких языках, имеющих ученые степени и свободно рассуждающих о разнице в философских подходах Кьеркегора и Ортеги-и-Гассета к современному искусству, хрипеть под расстроенную гитару в финале какого-нибудь банкета непостижимые для моего разума строчки, в которых я понимал только отдельные слова:

Упекли пророка в республику Коми,
А он и перекинься башкою в лебеду.
А следователь-хмурик получил в месткоме
Льготную путевку на месяц в Теберду.

Или:

Ты уехала на короткий срок,
Снова свидеться нам не дай бог.
А меня в товарный и на восток.
И на прииски в Бодайбо.

Или:

А в небе синем алели снегири,
И на решетках иней серебрился.
Сегодня не увидеть мне зари,
Ведь я вчера последний раз побрился.

Или самое жуткое и безнадежное:

Там смерть подружилась с цингой,
Набиты битком лазареты.
Напрасно и этой весной
Я жду от любимой ответа.
Я знаю: меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь,
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь – не узнаешь…