Московские легенды. По заветной дороге российской истории

С первых месяцев прихода к власти большевики взяли откровенный курс на уничтожение религии как конкурента государственной идеологии. Наряду с атеистической пропагандой началось массовое физическое уничтожение духовенства, для чего использовался любой предлог. В этом отношении характерно распоряжение В. И. Ленина от 1922 года, которым он рекомендовал органам ГПУ действовать «с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем больше число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Священников и монахов подвергали изощренным надругательствам и пыткам: распинали на крестах, закапывали в землю живыми, монахиням отрезали груди — в те годы об этом было широко известно: чекисты — ради устрашения — не очень-то все это и скрывали.

Митрополит Илларион в одной из лекций о месте и роли патриарха в послереволюционной России сказал: «Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не „царским“, а скорее венцом мученика». Но такая же судьба ожидала почти каждого священника, остающегося верным своему долгу. Те, кто не отрекался от Бога и сана, были обречены. И тем не менее, зная это, значительная часть православного священства продолжала исполнять долг пастыря, не оставляя своих прихожан.

На следующий день после того, как цитированное выше письмо В. И. Ленина было направлено в Политбюро и принято к исполнению, Политбюро выработало проект практических мер борьбы с церковью, в котором был пункт о разрушении церкви изнутри: «Одновременно с этим внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу». Это означало государственную поддержку так называемой обновленческой церкви, то есть части церковников, выступающих за «реформирование» церкви. Практически реформы обновленцев являлись приспособленчеством. Обновленцы шли «навстречу пожеланиям трудящихся и властей», как они понимали эти пожелания: проводилось некоторое упрощение богослужения, что, как они утверждали, делало его более доступным для масс, переходили на новый стиль, а также, не забывая себя, решали сексуальные проблемы «обновленного» духовенства: епископы могли вступать в брак, священникам-вдовцам разрешалось снова жениться, снималось запрещение духовенству брать в жены разведенных и вдов и тому подобное.

В мае 1923 года обновленцы провели свой собор, на котором «лишили сана и монашества бывшего патриарха Тихона». Повсюду началось внедрение в храмы священников-обновленцев. Это было разрушение церкви изнутри, подмена ее, как писал патриарх Тихон, сектантством. Илларион ведет борьбу против обновленчества за сохранение канонической православной церкви.

В 1920-е годы широко проводились публичные антирелигиозные лекции и диспуты. Среди наиболее ярких московских ораторов того времени по церковным проблемам обычно называют наркома просвещения А. В. Луначарского и митрополита-обновленца А. И. Введенского. О них пишут многие мемуаристы. Но в советских мемуарах нельзя было прочесть об их оппонентах — деятелях канонической церкви, словно бы этих оппонентов и не было. Объясняется это тем, что большинство деятелей патриаршей церкви были репрессированы, расстреляны, и даже на простое упоминание их имен в печати был наложен строгий запрет. А они — противники и наркома, и митрополита-реформатора — были, выступали и часто одерживали в диспутах победу над тем и другим. Понемногу, по крупицам восстанавливается истинная картина тогдашних лет. Кое-что мы теперь можем узнать из мемуаров русской эмиграции, работ историков, устных преданий современников. Время стирает многие детали, но в самых кратких воспоминаниях об Илларионе те, кому посчастливилось слышать его выступления, говорят, что по ораторскому дару, яркости и убедительности речи он превосходил и Луначарского, и Введенского. К сожалению, обычно слышишь только общую оценку, и тем ценнее каждая конкретная деталь. Уже когда писалась эта глава, в разговоре с Ниной Михайловной Пашаевой, доктором исторических наук, замечательным знатоком московской истории, и в том числе церковной, я упомянул, что пишу об Илларионе, и пожаловался, что мало материалов, она сказала:

— Моя покойная мама слышала Иллариона и не раз рассказывала об этом.

— Нина Михайловна, очень прошу вас, напишите, что помните.

— Хорошо. Только это будет немного.

Несколько дней спустя я получил от нее листок. Написано действительно немного. Но какая живая картина, какой впечатляющий образ! Привожу написанное Н. М. Пашаевой целиком; уверен, что оно станет часто используемой цитатой: