Московские праздные дни

Далее следовало неизбежное обрушение. Таких обвалов было несколько; особенно болезненным был последний, на Троицу, когда стены собора возвели уже под крышу и думали о куполах.

Инженер Фиораванти, европеец, понимающий пространственный код, без труда исправил положение; он применил стальные конструкции, всуецепы (хорошее слово, обозначающее одновременно два действия — совать и цеплять), которые связали стену по оси «зет». Успех был совершенный; собор вышел как «един камень», высокий, и одновременно как будто легкий, летящий. Летний.

Москва нашла неудаче своих зодчих другое объяснение. Она приписала все землетрясению, «великому трусу», который случился на Троицу. Признать, что здесь была допущена ошибка — и какая! не соблюли, не поняли трехмерия, за что в Троицу были наказаны, — такое признать было невозможно.

Народ, по обыкновению, все списал на черта. В пустоте между стен сидел нечистый; будто бы, когда стена рушилась, в проломе мелькал то ли хвост его, то ли крыло.

*

Новейшая архитектура, наступающая на Москву пространством, всегда тревожила ее бумажное целое. Речь не идет об украшениях, бирюльках и блестках, которыми она теперь покрылась и готова себя осыпать и далее: это не архитектура вовсе. Эти блестки — не пространство. Вывески, плакаты, завитушки, башенки с помпонами и без, кружева ордера, которые вот-вот отстанут от стен и повиснут, как веревки с простынями и пришпиленными за два угла подушками, рулоны, свитки вместо домов или эти новые обои, которыми, согласно последней моде (и технология позволяет, она теперь все позволяет), можно оклеивать целые улицы, точно дома на них вывернуты наизнанку, комнатными обоями наружу, — все это не пространство. Пространство жестко и угловато, костисто и недобро: оно всякую минуту готово смять хрупкий московский (словесный) макет. Оно тревожит Москву.

Кстати, Толстой недолюбливал архитекторов. Это в нем говорил человек Москва, привыкший все переводить в слово.

Крестьянин смущен

Полудницы

Еще одно сообщение календаря, легко объясняемое в контексте нашего исследования. В момент перехода из весны в лето, когда Москва успешно-болезненно возвышается из плоскости в пространство (или только тщится перейти, принимая пространство в слове), в этот пороговый момент обостряется ее состояние «большой деревни». В очередной раз перелом измерений обнажает ее финское дно.

В народном календаре в начале июня появляются знаки тревоги, угрожающие фигуры и знамения.

Крестьянин смущен. Пришли трудные дни — страды, поста, но главное, остановки майского душевного роста. Как будто георгиевский подъем к Троице сменился плоской вершиной, сожигаемой июньским солнцем.

*

В июне, с приходом поста, жары и засухи всюду видятся черти и духи. В поле вылетают полудницы, ведьмы особого рода, полуголые, смущающие разум и плоть, соблазняющие мужиков на разного рода большие и малые грехи.

*

К Троице на реках появляются русалки — светлая, но все же нечисть. Им падкие на гадания девки несут в узелках чего поесть. Парням к водоему подходить запрещается.

Почему-то именно в эти дни русалки могут от них понесть. Не могут, но желают, жаждут и поэтому охотятся за здоровыми, годными на развод мужичинами.

Еще одно оправдание летнего, легкого блуда.

Девки пускают по воде венки. Утонувший венок означает, что загаданное не сбудется.

*