Московские праздные дни

Его последователи, наши настойчивые реформаторы, отмечают в день рождения Петра свой праздник, День независимости России. Название странно; но если принять летнюю, «светлую» логику рационализации, прямого просвещения, отрехмеривания России, то, по крайней мере, это будет уместно в июньском календаре. Именно такой, «немецкий» свет приходит в Московию вместе с Троицей; тот свет, что обнажает безграничное русское тело, смущает крестьянина, напускает на поля засуху, чертит по земле тени, напоминает о размере (конечности) жизни и пространства.

Верхний день

Троица

Она фокусирует все противоречия перехода Москвы из весны в лето. Все хорошее и худое сходится к этому дню, точно к церкви в летний праздничный день. Небо отворяется во всю высоту, бьет по земле солнцем.

Трава на полу в храме вмиг делается сеном.

Есть ли дело до трудных вопросов, от которых на головах (в умах) апостолов загорается негасимый огонь?

Троица у нас есть праздник березовый (в Молдавии — ореховый). Он идет из глубины языческих веков, представляет собой заплетание березы и называется Семик (седьмая неделя по Пасхе?).

Точно так же и Пятидесятница идет из Ветхого Завета. Евреи праздновали в этот день обретение Закона, который дан был Моисею на горе Синай.

На Троицу празднуется третье обретение главы Иоанна Предтечи (середина IX века).

Сразу за Троицей — Духов день. В этот день (в это мгновение) рождается Церковь.

Церковь берет Циркуль и обводит самое себя. Слова церковь и циркуль родственные, в них смысл и рисунок подразумеваемого пространства примерно один.

Пространство есть простор, который прежде всего родится в голове. Когда это произошло в голове у бога Зевса, она едва не лопнула — заболела так, что он завыл на весь Олимп. Тогда премудрая Афина, любящая дочь Зевса, взяла в руки вострый меч и разрубила Зевсу голову, ровно напополам. Пространство вышло наружу; мечом ему был придан разумный размер. Границы пространства всегда наводятся мечом. Зевс исцелился: сложил половинки головы в большее целое. Таково было рождение мира (в пространстве). То же и с Москвой, с ее огромной головой. В ней не сразу помещается пространство, от него у Москвы головная боль.

Степная Троица

Однажды в Пензенской губернии, в омываемой зноем глуши, я наблюдал следующую картину: хозяйка, у которой мне случилось остановиться, зайдя в удаленный закуток (на задах участка малое строение, наполовину спрятанное в траве), вместо иконы принялась молиться на зеркало, утратившее всякую способность к отражению, — в границах его помещались одни только ржавые разводы и меняющий очертания туман. За раму зеркала по деревенскому обычаю были вставлены фотографии и прочие драгоценные бумаги.

Я спросил старуху: что такое этот странный иконостас? Она ответила — Троица.

В самом деле, в центре помещались трое: вырезанный из журнала (репродукция фрески) старик, закинувший голову вверх и сквозь плеши и царапины глянцевой бумаги светло улыбающийся, справа беременная баба, от стеснения закрывшая лицо руками, и слева молодой солдат на древней желтой фотографии. Отчего-то я решил, что этот солдат погиб, наверное, на то указывал его взгляд, неподвижный, стеклянный от грубой ретуши.

Неудивительно, что для хозяйки дома все это давно сошлось в икону, — вся ее восьмидесятилетняя жизнь сошлась в один светлый стежок времени (он же блик на стекле) и поместилась у глянцевого старика за пазухой.

При этом общее ощущение сосредоточенности, «закругления» времени более всего меня заинтересовало. Разные возрасты героев иконостаса только усиливали это впечатление. Явственно ощутимая сила сводила три времени в плотный свет, необходимое по сценарию триединство. Время укладывалось в рамки «Степной Троицы» столь компактно и ладно, что казалось, окружающая дом покатая земля обратным движением раздвигалась шире, распадаясь во все стороны от многонаселенного зеркала.

Кстати, эта степная протоикона немедленно совершила должное чудо: я просветлел разумом и, наконец, объяснил себе, зачем в Троицу приносят в церкви молодые березки и свежескошенную траву. (Здесь, в «травяном доме», она присутствовала во всех видах, лезла в щели сарая, свешивалась с потолка ароматными сушеными метелками, топорщилась вениками и проч.) Кстати, веники, коими в банях мы обмахиваемся весь год, заготавливаются именно на Троицу.

Зелень в храме символизирует присутствие в нем пейзажа: то, что вне храма, оказывается внутри. Лес и поле входят в храм. Необходимое сплочение всех времен тем самым счастливо достигается: настоящее, прошлое и будущее собираются в холм времени, светлое нагромождение жизни.

Сходятся пространство и природа, до этого дня между собой не особо сообщавшиеся.

Таково было соображение о церковной зелени, с каноническим толкованием напрямую не соотносимое.

Собственно говоря, это зеленое сочинение было естественным продолжением творческого подхода старухи к Троице. Подхода, приближения, постепенного причастия.