Московские тени

– Я тоже, – говорю, – думал, что без живописи жить не смогу. С десяти лет серьезно занимался, каждый день. В Москву приехал с таким багажом. Десять холстов приволок!..

– Помню, помню, – усмехается Борис. – Развесил в комнате в общаге, думал, все охренеют.

– Да и скажи, не хренели? – Мне становится слегка обидно от Борисовой усмешки. – Ходили как в музей поначалу. Потом уже я сам стал разочаровываться.

– А на меня вы тогда как смотрели! – подключается к воспоминаниям Дэн. – Дескать, левый среди гениев. А оказалось – все левые. Я просто с самого начала знал, что все это шняга, а вы только после диплома…

Борис перебивает:

– В живописи можно добиться чего-то серьезного лишь когда в натуре одной ей живешь. Все остальное как фон чтобы, как придаточное. А если еще и жить хотеть по-человечески более-менее, то живопись сразу… – Борис отмахивается. – Выбирать надо: или искусство, или жизнь.

– Да вообще, – говорю, – почти все гении сифилисом болели. Доказано, что при запущенном сифилисе мозг начинает иначе работать. Вот хотя бы Ницше, тот же Ван Гог, Бодлер, Гоген, Ленин…

– Зато кончается это параличом и кретинизмом, – усмехается Дэн.

А Борис мечтательно вздыхает:

– Лучше сорок лет гением прожить, чем шестьдесят кое-как.

На дне склона начали горланить петухи один за другим.

– Кур спать сзывают, – говорю.

– Может, еще косячок? – Борис поворачивается к Дэну. – Только-только цепануло вроде, и отпускает.

– Давайте сначала дела устроим с гостиницей, тогда и раскуримся уж как следует.

Я согласен с Дэном. Первым поднимаюсь.

– Вдруг, – говорю, – там номеров нет свободных. Придется думать.

– Да с чего их нет? Кому этот Мухосранск нужен… – Борис тоже встает на ноги, но нехотя, с кислой миной. – Одни мы, как придурки, приперлись. Туристы.

– А что, скажи, здесь плохо?

Снова начинаются препирательства между Борисом и Дэном. Борис вспомнил, что сегодня по телевизору «Секретные материалы», и готов всерьез расстроиться…

Оказалось, в той церквушке, что рядом с Ново-Никольским собором, находится музей. «Историко-краеведческий».

Конечно, долго спорили: зайти или нет. Зашли в конце концов. Время еще всего-то без пятнадцати шесть.

– Вы точно меня затрахать решили, – бормочет Борис. – Какой еще музей к чертям собачьим!..

После гаша тяжесть в теле. И в голове особенно. Кажется, нечто мягкое, но сильное давит со всех сторон. Приходится ежесекундно сопротивляться давлению, приподнимая ноги для ходьбы, помахивая руками, крутя головой. Но уж если ногу приподнял, крутнул головой, то боишься, что переборщишь, не рассчитаешь, и нога дернется слишком высоко, голова провернется на сто тридцать градусов.

От приятной лени, которая была в нас двадцать минут назад, когда беседовали на склоне холма, и следа не осталось.

– Синь, да почехлили в гостиницу, завтра успеем сюда, – просит Борис, но Дэн не обращает внимания, идет в музей, как баран упрямый.

– Вы к нам? – В пороге очкастая, полная женщина; лицо испуганное, словно мы пришли ее грабить.

– Добрый вечер, – отвечает миролюбиво Дэн. – Музей функционирует?

– А?.. Работает музей, работает.

– Можно ознакомиться?

Женщина долго ищет сначала билеты, потом ножницы, чтоб отрезать нам от общей пачки три штуки. Потом оказывается, что дверь в экспозицию заперта. Находит ключи, отпирает дверь.

– Пожалуйста, проходите.

Музей состоит из одного зала. Раньше, наверное, здесь отпевали почивших можайских мещан, а теперь приспособили под выставку всякой исторической всячины.

Мы не спеша, молча бродим вдоль стендов, осматриваем лежащие и висящие за стеклом экспонаты… Источенные ржавчиной гвозди, топоры, долото «XVIII – нач. XIX вв.»; парковая скульптура «Вакханка» с отбитым носом; «Морской пейзаж» неизвестного художника середины прошлого века и современный портрет Льва Толстого «Первые страницы о Бородине», где у великого писателя лицо молящегося баптиста… Самовары, прялка, макет домика Жуковского. Осколки изразцов из Можайского кремля… Говоря короче – все вперемешку, со столетья по нитке, по гвоздику.

Вижу, Дэн скривился недоуменно. Борис откровенно скучает. Мне тоже заинтересоваться нечем, а недоумевать лень. Мысленно превращаю истраченные шесть рубликов на этот псевдомузей в аппетитный хот-дог с кетчупом и горчицей… Да, жутко хочется есть. Это уж как водится, когда гаш отпускает.

– Херня какая-то, – бормочет Дэн, еще раз обводя зальчик изумленными глазами.

Борис точно бы только и ждал таких слов, мгновенно подает голос:

– Что, Синька, насмотрелся? Доволен? Вот всегда так – сначала меня не слушаете, а потом…

Но Дэн и на этот раз его не слушает, быстро выходит вон. Спрашивает с обидой женщину:

– Это и весь музей?

– Да, – бесцветно отвечает та, – вся экспозиция.

– Ну и ну! Такого я еще не видел. Пять гвоздей, две картинки, обломок статуи…

Борис за его спиной иронично хмыкает:

– В этом есть свой шарм, кстати.

Музейный работник начинает нервничать, поправляет очки. Смотрит на нас воинственно.

– Еще и билет – два рубля! – продолжает негодовать Дэн. – И не стыдно… У вас же город чуть не древнее Москвы! Мож-жайск!..