Московский апокалипсис

Батырь поперхнулся.

– Французы? Настоятеля?

– Они, милок. Сущие звери. Прямо на амвоне замучили, потом уж мёртвого сюды сволокли и бросили. Его и дьякона. Дьякон-от, можа, ещё отойдёт, он молодой. А отец Феофан преставился.

– Выдал он тайник или нет, бабушка?

– Не выдал, молчал, за то и смерть принял мученическую. Осерчали очень хранцузы на его нежелание. И дьякон не сказал, хотя тоже знал.

– Так и не нашли?

– Сыскали, окаянные. Кто-то другой шепнул. Подсмотрел, али как… А отец Феофан…

Тут бабка шмыгнула носом и отошла в сторону.

– Эвона что… – сжал огромные кулаки Батырь. – Значит, не все французы, как Жак. Не все… Бабка!

– Здеся я, милок! – выскочила вперёд старушка.

– А остальные где? Тётка Лукерья моя где? Чё тут у вас пусто?

– Убёгли, как началось. Из русских тока я. Ночью хочу схоронить отца Феофана. Помог бы ты мне, а? Одна-те я не сдюжу.

– Погоди! Из русских только ты, а из нерусских кто?

– Да вы же мимо прошли! Там один, рыжий, мясо рубит. На образе.

– На образе – мясо? Покажи-ка мне его!

– Вон того дома насупротив. Сходи, и увидишь.

Батырь выбежал за ворота и опешил. На мостовой рыжий фузилёр разделывал тесаком баранью ногу, положив её на икону. Лицо налётчика потемнело и сделалось страшным. Француз обернулся и сказал небрежно:

– Рюс, пшёль! Эй!

Саша приблизился, занёс кулак. Рыжий смотрел на него снизу вверх с высокомерным недоумением. Раз! Что-то хрустнуло, то ли шея, то ли череп, и мародёр растянулся на тротуаре. За Сашиной спиной вдруг появился второй фузилёр. Выхватив тесак, он бесшумно подкрался и замахнулся. Батырь не видел опасности – он подобрал икону и вытирал её полой армяка.

Рука Ахлестышева сама собой дёрнула из-за пояса пистолет. Не успевая ни о чём подумать, Пётр нажал на курок. Пуля угодила французу в щёку, он повалился и засучил ногами.

Налётчик оглянулся и воскликнул:

– Ловко! Видишь, Петя, теперь ты меня спас!

Подбежала старуха, поглядела на двух мёртвых французов и торжественно перекрестила арестантов.

– Ай да молодцы! Ты тоже наш? Это дело. Побейте их всех!

Пора было сматываться. Батырь хлестнул буланку, телега через Георгиевский переулок выехала к началу Тверской. Тут всё было в дыму. Горели театр, лавки Охотного ряда, университет и целиком Моховая. На Моисеевской площади полыхали рыночные лабазы. Продвигаться можно было только от Кремля в сторону Тверских ворот. Вдруг среди дыма открылись длинные мешки, зачем-то подвешенные к фонарям. Подъехав, беглецы опешили: это оказались казнённые русские. Три фигуры со связанными за спиной руками и разбитыми головами. Видимо, их сначала расстреляли и потом, уже мёртвых, повесили. Один был одет в форму полицейского офицера, второй – семинарист, а третий – колодник в сером бушлате, с наполовину выбритой головой.

Женщины в ужасе вскрикнули и вцепились друг в друга.

– Кто это? За что их? – спросил Ахлестышев.

– Вон того я знаю, – ответил Батырь. – Фартовый, известный человек. Лёшка-Басалай^[34] кличут.

– Это поджигатели! – догадался Пётр. – Сапёры утром говорили, что по армии вышел приказ. Расстреливать на месте всех наших, кого поймают с зажигательными снарядами. А вон смотри, ещё… и ещё… Сколько же они народу перебили?!

Действительно, на мостовой лежало два десятка тел. Люди были одеты в русское платье, некоторые в солдатские мундиры.

Телега быстро проехала мимо казнённых и поравнялась с богатым особняком. Тот пылал со всех сторон. Дверь в подвал была распахнута, снизу доносились весёлые крики. Затем на пороге вырос пьяный в стельку кирасир с двумя бутылками в руках. Увидав Ахлестышева, он заорал во всё горло:

– Эй, товарищ! Присоединяйся! Тут такая мадера!

– Вас там много? – с ужасом спросил переодетый каторжник.

– Весь взвод. А что?

– Немедленно убегайте! Дом вот-вот рухнет, и вы все погибнете!

– Петя, ты чего ему балакаешь? – насторожился налётчик. – Зажмурь кадык! Ты видал, как они наших?

Кирасир хмельно сощурился.

– Там русский? Тоже приглашаю. Нальём ему, а потом вздёрнем, ха-ха!

Тут особняк загудел, задрожал – и с грохотом осел на землю. Мостовую завалило горящими обломками, в небо взметнулся фонтан багровых искр.

– Во! – обрадовался налётчик. – Бог не Микишка, как ударит, так и шишка! Туда им, собакам, и дорога… А вон гляди, опять наши лежат!

Действительно, напротив дома генерал-губернатора распластались убитые, по виду простые обыватели. Мостовая была залита кровью, словно на бойне. Возле трупов, положа руку на эфес шпаги, стоял пехотный андюжан^[35] и с подозрением разглядывал проезжавшую телегу.

– Стой! – крикнул он, вытягивая клинок из ножен. – Кто такие? Куда едете?

Ахлестышев быстро откозырял.

– Везу русскую княгиню по приказу моего капитана.