Московский апокалипсис

Офицер хотел что-то возразить, но тут его отвлекли. Из Столешникова вышли на Тверскую двое бородачей. Один нёс знакомый уже Петру зажигательный снаряд, второй – горящий факел. Одновременно со стороны бульвара появился сильный пикет из тридцати фузилёров. Покосившись на пикет, русские принялись хладнокровно запаливать ближайший дом. Французы закричали, но поджигатели не обратили на это ни малейшего внимания… Тогда к ним подбежал унтер-офицер. Одним ударом палаша он отрубил русскому кисть руки с зажатым в ней факелом. Бородач, даже не вскрикнув, нагнулся и поднял факел левой рукой! Тут уж нервы у фузилёров не выдержали: они накинулись на упрямцев и изрубили их с крайним остервенением.

Ахлестышев ткнул приятеля в спину – гони! Тот свернул в Леонтьевский переулок. Вскоре они пересекли Никитскую и оказались в Калашном. Здесь хотя бы можно было дышать, но впереди всё горело.

– Куда теперь? – повернул потное лицо Батырь.

– Шмыгни на Знаменку, оттуда в Лебяжий – и на мост.

– Не выйдет! Вишь, какой огонь!

– Через десять минут и здесь такой же будет! Надо прорываться, не то сгорим к чертям!

По приказу Ахлестышева все завязали лица платками (Батырь, за неимением такового оторвал подол у рубахи). Предстояло проехать Знаменку насквозь – триста саженей сплошного пламени. Саша собрался, гикнул, наддал буланке, и та рванула из последних сил.

Они ворвались в самое пекло. Огненные стены по обе стороны улицы взмывали вверх и сливались там воедино. Анфилада из пламени! Руки и лицо быстро покрылись волдырями, кожу неимоверно палило, раскалённый воздух обжигал лёгкие. Глаза слезились и болели, дышать сделалось положительно нечем. Прямо перед телегой рухнули на мостовую листы кровельного железа, а следом повалилась и целая стена. Батырь с удивительным хладнокровием объезжал препятствия и не давал кобыле сбавить бег. Что же наступит раньше: кончится эта адская галерея или они задохнутся? Когда, казалось, воздуха не осталось совсем, телега вырвалась в тихий и совершенно целый Лебяжий переулок.

– Пади!! – кричал Саша, нахлёстывая несчастную буланку. Та чуть-чуть успокоилась, понесла ровно и вскоре оказалась на берегу Москва-реки. Батырь, удачно отыскав съезд, загнал лошадь по колени в воду. Она вся дрожала от пережитого ужаса и косилась назад. Пётр спрыгнул, схватил ведро и стал обливать кобылу со всех сторон, приговаривая:

– Вот умница, вот молодчина! Всё, всё, успокойся, мы спаслись…

Испуг начал проходить. Буланка опустила голову и долго-долго пила, никак не могла напиться. Ахлестышев вычёсывал ей из гривы и хвоста тлеющие угли и бросал вниз. Остальные тоже шарили по телеге, по своим вещам, по волосам и одежде и везде находили угли и пепел. Наконец Батырь вывел телегу на набережную, подвесил лошади торбу с овсом. Ольга с Евникией, бледные, напуганные, в прожжённых во многих местах пыльниках, озирались по сторонам.

– Куда же мы поедем? – спросила Шехонская. – Взгляните, что там делается!

На Замоскворечье страшно было смотреть. Огромная стена пламени, несколько вёрст шириной и в сто саженей высотой, медленно, но неотвратимо надвигалась на дома. Словно лава вулкана, она ползла, сметая всё на пути. Пламя переливалось самыми разными оттенками: от молочно-белого до фиолетово-розового. Почти во всех московских особняках имелись запасы смолы, дёгтя, масла и водки. Когда огонь добирался до них, то вспыхивал с удвоенной силой и менял цвет. В воздух, будто ковры-самолёты, взмывали листы кровельного железа. Ветер, с утра тихий, превратился теперь в ураган. Он, как огромными мехами, раздувал и разгонял пожар. По небу неслись горящие головни, доски и целые брёвна. Они легко перелетали через реку и сыпались на Кремль и жилые кварталы, давая источник новым пожарам. Казалось, кто-то обстреливал беззащитный город зажигательными бомбами. Безопасных мест в Москве не осталось… Наступило затмение: солнце заслонила толща дыма. На улицах толпились ошалелые, перепуганные люди. Женщины с маленькими детьми на руках перебегали из переулка в переулок в поисках укрытия, и нигде его не находили. Дети постарше бежали сами, держась за материнские подолы. То тут, то там здания обрушивались на головы несчастных, погребая их под обломками. Ад, сущий ад…

Ольга вцепилась в Петра и глазами, полными слёз, смотрела на эту жуткую картину. Потом сказала:

– Оглянись вокруг.

Ахлёстышев поворотился. Огонь был повсюду. Бежать оказалось некуда. Лишь Кремль стоял в море огня, подобный острову, но и там кричали и бегали в страхе фигурки солдат.

– Пропала Москва, – чуть слышно сказала Ольга. – И мы пропали. Божий суд настал…

По Кремлёвской набережной к ним подошёл патруль. Восемь карабинеров во главе с лейтенантом: чумазые, в прожжённых мундирах, с опалёнными волосами. Пётр вытянулся перед офицером во фрунт.

– Что ты здесь делаешь, фланкёр? – строго спросил лейтенант, оглядывая женщин и возницу.

– Сопровождаю русскую княгиню согласно распоряжениям господина капитана!

– Какую ещё княгиню? И почему ваш капитан о ней печётся?