Московский гость

Мэр пронзительно усмехнулся, его полные щеки раздвинулись, как ширмочки, и между ними на мгновение мелькнуло — во всяком случае так увидел Онисифор Кастрихьевич — другое лицо, необыкновенно живое и тонкое, словно бы летящее вперед в неудержимом порыве. Волховитов сказал:

— С тобой говорить интересно, Онисифор Кастрихьевич, и ты многое верно понимаешь. Хотя, конечно, далеко не все… И все-таки ты мне погадай.

— Я не спрашиваю тебя о том, о чем, как ты говоришь, не знаю, — встрепенулся и забеспокоился Жучков и если раньше сидел за столом напротив мэра прямой как кол, гордый и неприступный, то теперь вскочил на ноги и смятенно забегал по комнате. — Потому и не спрашиваю, — жарко шептал он, — что не хочу знать о твоем мире ничего лишнего, ничего неуместного, неудобного для моей безопасности… По-человечески не хочу! — на миг предстал он как бы взмолившимся о пощаде человеком. — А посему не стану и гадать, чтобы вместе с тобой не проникнуть в тайну твоего будущего.

— А почему тебя пугает знание о моем мире?

— Да ведь утащишь за собой! — вскричал Онисифор Кастрихьевич.

— Может быть, — согласился Волховитов после небольшой паузы. — Даже не пожелаю, а все-таки случится так, что утащу. Это возможно. Ну и как же быть? Мне ведь нужно, чтобы ты погадал, я нуждаюсь в твоем искусстве. Согласись, удивительно и сожаления достойно, что я несведущ и словно бреду во мраке. Это я-то! Нагадай, добрый человек, всю правду и навлеки на меня ясность знания, а без них я выгляжу неправдоподобно.

— Мне не золото твое иллюзионное дорого, — стал рассуждать прорицатель, снова усевшись за стол и в задумчивости покачивая кудлатой головой, — мне дорога жизнь, солнышко в небе, листочки на деревьях, всякие молодые побеги, ручейки в лесу… А бессмертия ты мне все равно не дашь, живой водой, как Перуница, не напоишь и к Сварге, где пращуры мои землю пашут и стада пасут, на белом коне не отправишь.

— И мне солнышко да ручейки дороги, — возразил мэр. — Я пришел пожить от души, повеселиться, поесть от пуза и попить всласть…

— Сурицу пьешь? — быстро и заинтересованно спросил Онисифор Кастрихьевич, перехватывая у высокого гостя ткущую узоры слов иглу.

— Отчего же сурицу, водку простую, она тоже хорошо утоляет жажду, которая у нас есть, — спокойно ответил Радегаст Славенович. — А бывает, что винишко, бальзамы разные, коньячок. Но ничего такого, чего бы не пил наш народ, славный со времен Богумира да Орея с сынами. У каждого времени, брат, своя классика и хрестоматия пития — когда сурица, а когда и самогон. — Волховитов улыбнулся, прочитав в крошечных, близко посаженных глазках колдуна испуг и смятение одураченного человека. — Одним словом, я такой же русич, как ты, как почти всякий в этом граде, и по-русски хорошо изъясняюсь, стало быть, по праву претендовал здесь на стол, хотя иные и противились, обвиняя меня в подозрительном происхождении и бранясь, как подгулявшие волхвы. Моя власть не чужда тебе и твоим землякам, хотя в каком-то смысле и пришлая. Отчего же не признать? Да, стол я занял с мыслью не столько Правь править, сколько харчеваться в свое удовольствие, но ведь и другим жить не мешаю. Но чувствую, что-то не так… И хоть я никого здесь не обидел и никому, даже Правь своим восстановлением нарушив, дорогу не перебежал… ну, кроме как тем дуракам и прохвостам, что соперничали со мной за стол… а вот чую, братишка: приходит моему земному блаженству конец, надвигается мгла.

— И верно чуешь! — громыхнул Онисифор Кастрихьевич.

— А мне надо знать точно, — с угрюмой невозмутимостью возразил Волховитов, — знать наверное. Погадай!

Беловодский пророк понял, что проклятый волхв не отстанет, и стал бы в конце концов маленьким, мягким, как воск, несчастным человеком в его руках, когда б его не осенила счастливая придумка. А может быть, и не вымесел изворотливого ума то был, а опять же подсказка свыше.

— Сам, собственной безопасности и спасения души ради, участвовать в гадании не буду, — твердо заявил старик, — но дельный совет тебе дам. Как будешь ложиться спать… ты, впрочем, спишь ли?

— Сплю, — ответил мэр, — бывает. Богатырским сном, это самой собой.

— Так вот, перед сном надень на шею себе зашитый в шелк камень, который называется «вещуном». А камень этот достань из колодца, какой тебе приглянется, желательно глубокий, и он должен быть черного цвета, тот камень, покрытый крепко-накрепко слизью. Вымой его в росе, собранной с чертополоха, и храни надежно. Перед гаданием же говей несколько дней, ни коньяков, ни бальзамов никаких, и пищи не принимай тоже, собраний и манифестаций там разных не проводи, не хаживай на развлекательные мероприятия и от слабого пола уклоняйся. А как выполнишь все предварительные условия, навесишь себе «вещуна» на грудь да уснешь, он с тобой заговорит, явив во сне всю будущую правду.

— Точны указания?

— Клянусь, точнее не бывает! — истово завопил ведун.