Московский полет

– Пузырь! – сказал мой «кореш», нетерпеливо переступив с ноги на ногу.

Дверь открылась ровно на ширину ладони, и в просвете стали видны не одна, а три – на разных уровнях – цепочки. Чумной протянул туда кулак со всеми деньгами. Я удивился: в мое время «пузырь» стоил всего 1 рубль 60 копеек, а он отдает больше шести рублей. Тем временем дверь закрылась, за ней послышалось бренчание мелочи, потом голос:

– Еще сорок копеек…

– Еще сорок копеек! Быстро! – лихорадочно сказал мне Чумной.

Я порылся в карманах. У меня не было советской мелочи, а было только два квотера – две монетки по 25 центов.

– Сойдет! – сказал Чумной, выхватил из моей ладони квотеры, сунул их в дверную щель и приказал: – Два стакана и закусить на валюту.

Через ту же щель в двери он получил неполную поллитровую бутылку, заткнутую тряпичной пробкой, два граненых стакана и мокрый соленый огурец.

Внизу гулко клацнула парадная дверь.

– Шакалы идут! Быстрей! – Чумной опять схватил меня за рукав и потянул вверх по лестнице.

Перепрыгивая через две ступеньки, мы взбежали на шестой этаж. Снизу были слышны шаги нескольких человек.

– Подсади! – торопливым шепотом приказал мне Чумной и взглядом показал наверх, к люку на чердак.

– Нет, я первый! – сказал я, поняв, что он может сбежать через чердак, а меня оставить.

Он хмыкнул:

– Башка варит! Давай! – И пригнулся, подставив мне спину.

Я влез на него, дотянулся до крышки люка, сдвинул его и, напрягшись, подтянулся.

– Быстрей! Руку! – приказал он снизу, сунул бутылку, огурец и два стакана в свои бездонные карманы и протянул мне вверх свои руки.

Снизу все ближе громыхали шаги алкашей.

Лежа в чердачной пыли, я потянул своего «кореша» в люк. Он прошаркал ногами по стене, потом влез в люк, тут же отодвинул крышку обратно и заложил ее толстой доской, подсунув эту доску под вбитые по бокам стальные скобы.

– Видал? Моя работа! – гордо показал он на эти скобы и сказал удовлетворенно: – Все! – Х… им, шакалам! Пошли! – И уверенно повел по темному и пыльному чердаку куда-то вглубь, где открыл дощатую дверцу – выход на крышу.

Стая сонных голубей шумно и неохотно взлетела из-под этой дверцы, оставив перед нами на шифере пятна жидкого помета.

– Б… Стрелять эту «птицу мира»! – сказал Чумной, перешагивая через помет. – Не свалишься?

– Постараюсь…

Я осторожно шел за ним, боясь поскользнуться на покатой и влажной от утренней росы шиферной крыше. Взглянув вперед, я увидел, куда он меня ведет – к крохотной площадке с двумя дюжинами телеантенн, похожих на вздыбленные половые щетки. «Неужели они до сих пор не имеют общих антенн?» – подумал я.

А мой «кореш» уже уселся на этой площадке, вытащил из карманов нашу бутыль, два стакана и огурец.

– Первую без закуси! – сказал он.

Я кивнул.

Тридцать лет назад, в Сибири, в тайге выше Полярного круга, геологи – разведчики тюменской нефти после целого дня работы на сорокаградусном морозе поставили на стол ящик с десятью бутылками питьевого спирта и сказали мне, двадцатилетнему: «Ну что ж, проверим тебя на спирт!» Затем налили мне и себе по полному стакану 96-процентного спирта и подожгли его в этих стаканах. Я оторопел, а они с усмешкой показали, как надо пить горящий спирт – выдохом через нос сбивать пламя, а губами пить…

Но то, что разлил сейчас по стаканам Чумной, не было похоже ни на спирт, ни на водку. Это была какая-то мутная, сизая жидкость.

– Что это? – спросил я.

Вместо ответа он нетерпеливо опрокинул в себя весь стакан, и я услышал, как жидкость забулькала в его горле. Потом он откинулся. Лег на спину и блаженно закрыл глаза.

Я понюхал свой стакан и посмотрел его на просвет. Это был картофельный самогон.

– Ты жид, что ли? – вдруг спросил меня сбоку Чумной.

Я глянул на него и увидел, что он смотрит на меня одним прищуренным глазом.

– Я такой же жид, как ты кацап, – сказал я.

– Ага. Понял. Из Канады?

– Дай выпить сначала. Не порть встречу с родиной.

Я поднял стакан и посмотрел вниз, вокруг себя. Было что-то невероятно обыденное в том, что меня окружало внизу – совершенно не изменившиеся, только еще более облупленные стены съемочных павильонов Киностудии имени Горького… четырехэтажное здание моего родного Института кинематографии, а напротив, через улицу, за кирпичным забором с колючей проволокой – приземисто-тяжелая коробка Института марксизма-ленинизма… и поливальная машина между ними, на улице Эйзенштейна… и первый утренний автобус, остановившийся напротив ВГИКа…

Как будто я никуда не уезжал, как будто не прошло десяти лет и не было в моей жизни никакой Америки.

Я шумно выдохнул родной московский воздух и залпом выпил стакан картофельной сивухи. Здравствуй, Россия!

– Пошла? – спросил Чумной.

Я послушал, как обжигающе-наждачный ком покатился в желудок, и лег на спину рядом с Чумным. Высокие июльские облака плыли над нами, первые блеклые лучи солнца освещали их с востока. Я закрыл глаза, чувствуя, как тихо и сладко поплыла моя голова. «Даже дети мои будут скучать по этой земле, – вспомнил я слова одного эмигранта. – А внуки – уже нет…»

– Ну, чего? Еще по одной? – предложил Чумной.