Московский полет

Космонавты, которые ходили по Луне, испытывали, по их рассказам, неземное удовольствие от отсутствия притяжения. И космонавты, которые летают вокруг Земли, тоже кайфуют там от невесомости. Но я уверен, что еще большее удовольствие они ощущают в момент приземления, когда выходят из космических кораблей и идут по своей самой обыкновенной, но такой родной земле.

Десять лет я был в невесомости, я жил на Луне.

А теперь я вернулся на СВОЮ планету, я иду по СВОЕМУ асфальту, я дышу СВОЕЙ атмосферой и я читаю СВОИ, русские, вывески. Пусть на этой планете земное притяжение усугублено воздействием КГБ и КПСС – мне плевать, я сейчас этого не ощущаю. Пусть 11 лет назад они арестовали и смыли мой фильм – теперь КГБ будет всюду стелить перед нашей делегацией красные дорожки, ведь им так нужно, чтобы мы рассказали миру, какие они мирные и демократичные. И пускай московский асфальт сер от пыли и газетного мусора, заплеван и перерыт – мои ноги ступают тут легко, как ноги Христа по воде. И пусть атмосфера Москвы загазована выше всех допустимых пределов, я дышу этим воздухом, как веселящим газом. А про русские вывески и говорить нечего! – пусть это не бродвейская реклама, а самые стандартные, дубовым шрифтом написанные слова из лексикона пролетарского неандертальства – «ПРОМТОВАРЫ», «КУЛЬТТОВАРЫ», «ХОЗТОВАРЫ», «ВОЕНТОРГ», – но все равно я тут как рыба в воде! Я иду по Москве.

Я – иду – по Москве!

Вы слышите? Я ИДУ ПО МОСКВЕ-Е-Е-Е-Е!!!

Я шагаю, перекатывая в голове эти невероятные слова, повторяя их, щупая языком, нёбом, гортанью.

Мне хочется танцевать, выкрикивать эти фантастические слова, петь их, сказать кому-нибудь!

Десять лет Лиза внушала мне, что я старый, нелюдимый и никому не нужный облезлый пень. И – внушила! Я жил, как тень, как нелюдь, черные кошки рвали мою грудь по ночам. Но теперь вдруг – я вернулся к самому себе, прошлому, и нет у меня никакой жены! И не было! Это был просто сон, ночной кошмар, а теперь я проснулся! И светит солнце! Облака в небе! И я дышу! И я иду по Москве!

Какая-то мятая консервная банка валялась на тротуаре, я саданул ее ногой, она с грохотом покатилась по асфальту, звеня и подпрыгивая. «Звеня и подпрыгивая» – писал я когда-то на школьной доске примеры с деепричастными оборотами…

Даже мятая консервная банка говорит здесь со мной на моем языке!

Но через несколько кварталов мне пришлось обуздать свою эйфорию. Потому что глаза и лица прохожих не отвечали на мою улыбку. Наоборот, я постоянно натыкался на отчуждение людей и даже враждебность. В первые минуты я еще недоумевал – почему они не улыбаются в ответ, почему отгораживаются, а то и со злостью отталкивают меня глазами и проходят, поджав губы? И только через несколько кварталов сообразил – я же для них иностранец! На мне нет ничего модного, с бирками от Кардена или братьев Брукс, но советским людям и не нужно этого. У них поразительно развита способность делить на «своих» и «чужих» – даже по походке, по цвету лица они запросто отличают иностранца от своего. Я и сам это делал когда-то с первого взгляда. Это же легко: просмотрите, как все иностранцы держат плечи – как люди, которым не приходится постоянно таскать тяжелые сумки с картошкой, луком, макаронами и другими продуктами из центра города на окраину, из автобуса в метро и снова в автобус, а потом еще вверх по лестницам, без лифтов. От этой ежедневной, многолетней, в любую погоду ноши – навстречу снегу, пурге и слякоти – плечи советских людей выпячены вперед, спины сутулы, головы набычены и глаза глядят исподлобья. А от постоянной нехватки фруктов, овощей кожа их лиц суха, землиста и пориста. А иностранцы? Я имею в виду тех, конечно, которые могут себе позволить путешествовать по миру. Гляньте на американских старушек-туристок – у них же фигуры, стать, походка, как у Майи Плисецкой, а лица как наливные яблочки…

Какую же реакцию может вызвать у обитателей, скажем, Гарлема богатый австралиец, который с идиотской улыбкой пойдет по Амстердам-авеню в районе Сто сороковых улиц, восторгаясь разбитыми домами, мусором на мостовой и нищетой местных жителей?

Усилием воли я убрал с лица улыбку. И, трезвея, увидел, что Москва не совсем та, какой я оставил ее десять лет назад. Что-то серое и неряшливое появилось в ее облике, как у уличной попрошайки возле Пэн-Стэйшен. Да, с фронтонов домов исчезли гигантские транспаранты «НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ» и «ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ». Но, отпав, как ночная косметика с лица проститутки, они обнажили осыпавшуюся штукатурку и трещины на стенах, плесень, грязь и запустение. Многие старые и знаменитые по русской литературе дома стояли теперь в ремонтных лесах, но толстый слой пыли на окнах и полное отсутствие строительных кранов явно говорили, что никто эти дома не ремонтирует уже не один год. И ветер несет через эти руины какой-то сор, обрывки газет, пыль…