Московский полет

Тринадцать лет мы с Аней пребывали в автономных плаваниях и проживали разные судьбы, но подсознательно ждали следующего моего и ее дня рождения, чтобы выйти на связь и прокричать сквозь эфир: «Ты жива? Я жив!» При этом Аня посылала мне телеграммы на киностудию или на Главпочтамт, до востребования, а я посылал ей телеграммы откуда-нибудь из тьмутаракани. А сам отмечал ее день рождения без нее, трусливо и горько, как недолеченный алкоголик тайком пьет воду из рюмки…

Но в то лето 73-го (или 74-го) дела задержали меня в Москве, я послал Ане какую-то дурацкую телеграмму без обратного адреса, а огромный, в честь ее дня рождения, букет желтых, цвета разлуки, цветов поставил на окне той квартиры, которую тогда снимал. И пригласил к себе на этот тайный праздник сразу двух молоденьких подруг-актрисулечек, с которыми до того периодически спал порознь.

Увидев цветы, но не получив их, девочки тактично промолчали, славно пожарили на кухне цыплят табака и вообще приготовили роскошный обед с вином, водкой и мороженым. А после обеда (или уже во время его, не помню) мы легко перешли к плотским забавам. Честно говоря, для меня это был первый эксперимент секса втроем, до этого я все не мог себе представить, что же будет делать «свободная» дама – наблюдать?

Но как раз в этот восхитительный момент, когда обе девочки стояли на коленях подле моих чресел, – именно в этот кульминационный момент раздался громкий стук в дверь.

– Это еще кто? – изумился я, встал, с усилием запихал в ширинку свой «памятник космонавтам» и пошел в прихожую.

– Кто там?

– КГБ! – раздался за дверью Анин голос.

«Памятник космонавтам» рухнул у меня в штанах, а ноги подкосились. Но я открыл дверь.

Она вошла, хмельная, с двумя бутылками шампанского в каждой руке.

– Спермой пахнет! – сказала она с порога, поморщив свой античный носик, и тут же увидела два молоденьких женских личика, выглянувших из комнаты. – Понятно! – Аня недобро усмехнулась и протянула им бутылки. – Держите, девушки! – А передав бутылки, тут же схватила меня за ворот рубахи и рывком потянула на кухню.

Обессиленный после «заходов» двух актрисулечек и неожиданного Аниного вторжения, я не сопротивлялся. А она втащила меня на кухню, прислонила к стене и, держа одной рукой за воротник, другой стала наотмашь бить меня по лицу, приговаривая:

– Сволочь! Мерзавец! Я люблю тебя, а ты тут с какими-то блядями! Идиот!..

– Я отмечаю твой день рождения. Вон цветы… – сказал я.

– Кретин! Выгони их! Выгони их и сделай мне ребенка! Ты слышишь, мерзавец? Я люблю тебя!

– Ну, хватит меня бить.

– Ты сделаешь мне ребенка?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я тебя боюсь. Ты меня сломаешь. Однажды я уже сломался из-за тебя и сделал им «Юнгу торпедного катера». Больше не хочу.

– Кретин! Я же люблю тебя! – Она отпустила меня, подошла к кухонному столику, налила в стакан остатки водки и залпом выпила. Ее руки дрожали.

– I don’t understand you, Vadim [Не понимаю тебя, Вадим]! – Один из молодых журналистов из свиты Моники Брадшоу, разгоряченный танцем, подвалил к бару, попросил шесть дринков для своей компании. Пританцовывая, пока бармен наливал, он воскликнул: – Как ты мог уехать из страны, где водятся такие курочки! Поверь, я знаю все ночные бары Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Бостона и Нью-Орлеана – ни в одном из них нет красоток в таком количестве. Как ты мог уехать отсюда?

– Я был трезвый в то время.

– I see. I get your point [Ясно! Я вас понял]! – Он усмехнулся, сгреб шесть дринков и унес их. А Роберт почти насильно увел танцевать Шурочку.

– А действительно, почему вы уехали? – спросила Мария, вынужденно – от темноты и шума – приближая ко мне вплотную свое сероглазое лицо. Из ее тяжелой косы дразняще выбился маленький пушистый завиток.

– Потому что меня выбросили из кино! – коротко, стараясь перекричать музыку, ответил я.

Но она продолжала смотреть вопросительно, и пришлось объяснить:

– Я был режиссером. Может быть, вы видели мои фильмы. «Юнга торпедного катера», «Кавказская любовь»…

– Ой, конечно, видела! «Юнгу» недавно показывали по телевизору.

– Неужели? – изумился я.

– Правда. И вообще этот фильм часто показывают в школах. По учебной программе. А как ваша фамилия?

Я сказал. Она нахмурила свои бровки, словно пытаясь что-то припомнить.

– Нет, – сказала она. – Там нет такой фамилии. Я теперь вспоминаю – там вообще нет фамилии автора.

– Значит, вырезали, – сказал я. – От советской власти всего можно ожидать – вырезали фамилию автора-эмигранта, а фильм крутят… – И я непроизвольно тронул ее локон, выбившийся из косы.

– Vadim, have you seen Mr. Samson [Вадим, вы видели Сэмсона]? – спросила сбоку Дайана Тростер. Все наши мужчины ушли танцевать с московскими chicks, как назвал их Питер, а Дайана осталась одна. Судя по белизне ее носика, она уже приняла дринков восемь.

– Я видел Горация днем на Арбате, – ответил я, убирая руку от косы Марии.

– Это я знаю, он рассказывал. Но после этого?

– Нет, после этого я его не видел.

– Его избил офицер КГБ.

– Что-о???

Она усмехнулась: