Московский полет

– У меня было три, но гэбисты нашли только один, – улыбнулась Мария.

– А где были остальные?

– В пеленках моего сына. Ему тогда было три месяца, и у него был поносик. И весь самиздат мы держали в баке, под его грязными пеленками, в полиэтилене. Гэбисты, конечно, и туда полезли, но уж очень там пахло, они не стали рыться до дна. Но один экземпляр оказался на виду, на тахте – мой муж читал.

– Н-да… – сказал я. – Хотел бы я иметь хоть один экземпляр! У вас, случайно, не завалялось?

Она посмотрела на меня искоса, потом сказала:

– Собственно, именно этот подарок я и хотела вам сделать. Но вы все опошлили…

– Мария! – Я взял ее под руку. – Клянусь, я даже не зайду к вам в дом! Вы мне просто вынесете книжку! И с меня – любой презент! Пожалуйста, вот такси, поехали!

– Ну зачем на такси? – усмехнулась она. – Я возле Рижского вокзала живу. Это, если вы помните, тут рядом.

Действительно, минут через пять мы, не дойдя до Рижского вокзала, свернули налево, в Крестовский переулок. Обогнув рынок-барахолку, замусоренную и пустынную в это ночное время, мы прошли через какой-то двор и остановились перед старым кирпичным домом с начерно-темными окнами во всех четырех этажах.

– Вот, здесь я живу, – сказала Мария.

– Я подожду вас…

– Да уж ладно! – усмехнулась она в темноте. – Не могу же я американского писателя оставить на улице! Тем более автора «Гэбэшных псов». И вообще, у нас тут неспокойное место. Рынок же рядом – мафия, рэкетиры. Пойдемте! – И, взяв меня за руку, повела в подъезд. Ладонь у нее была узкая и прохладная, а на шее, возле ключицы, лежал пушистый локон, выбившийся из косы, – локон, который волновал меня весь вечер.

Я, конечно, сдержал себя. В полном мраке – света в подъезде не было и пахло – о, Господи! – Мария за руку повела меня вверх по ступенькам, и я шагал, как слепец, а она говорила громко:

– Ничего! Тут всего восемь ступенек, а потом площадка. И еще десять ступенек… У вас есть спички?

– Нет…

Под ногами что-то захрустело – стеклянное, мелкое.

– Сволочи! Опять тут наркоманы кололись! – сказала Мария.

На третьем этаже она остановилась перед какой-то дверью, достала из кармана юбки ключ и на ощупь вставила его в замочную скважину. Потом толкнула дверь и тут же справа, за дверью, щелкнула выключателем. Электрическая лампочка осветила длинный коридор коммунальной квартиры, заставленный какими-то комодами, с висящими на стене велосипедом и тазами… Но все это я рассмотрел позже, а в первую секунду, едва вспыхнул свет, Мария рывком втащила меня в прихожую, стремительно захлопнула дверь и тут же прижалась к ней спиной, откинув голову и закрыв глаза.

– Уф-ф! – выдохнула она с облегчением.

– Что такое?

– Да ничего… – Она усмехнулась и открыла глаза. – Так мы живем! Страшно в собственный подъезд войти. Из-за этого треклятого рынка у нас во всех подъездах шпана по ночам ошивается. Никаких лампочек не хватает – тут же выкручивают или разбивают…

Только теперь я понял, что она просто трусила одна зайти в свой подъезд, и потому говорила со мной на лестнице так громко, чтобы я подал свой мужской голос.

– Пошли, – сказала она и, опять взяв меня за руку, повела в глубину коридора, стуча каблуками своих туфель. По дороге задвинула ногой ящик, торчащий из облезлого комода, и спросила через плечо: – Вы давно не были в коммуналке?

– Да уж лет двадцать.

– Неужели в Штатах совсем нет коммунальных квартир?

– Думаю, что нет. Мне не попадались.

Я удивился, что она так громко разговаривает и так беспардонно стучит, ведь в коридор выходят несколько дверей, и, наверное, за каждой из них кто-то живет, спит. Но я промолчал. Еще одним ключом Мария открыла предпоследнюю в коридоре дверь. И в этот момент весь коридор наполнился нарастающим гулом, – это где-то совсем рядом грохотал на рельсах тяжелый и, кажется, бесконечный железнодорожный состав. Я вспомнил, что сразу за Крестовским проездом проходит железная дорога, а ближе к центру города находится Москва-Товарная.

Состав гремел так, что стены дрожали, и я подумал: «Господи, как же тут можно жить?»

– Прошу вас, – сказала Мария, включая свет и приглашая меня через порог. За грохотом поезда я, конечно, не расслышал ее слов, но угадал их по артикуляции и по жесту.

Длинная, как пенал, душная комната с одним закрытым окном была когда-то частью большой гостиной – под потолком сохранилась лепка, которая резко обрывалась у левой боковой стены, завешанной ковром. А в самой комнате густо, почти впритык, стояла мебель: придвинутый к дивану обеденный стол, стулья, две этажерки с книгами, мощный высокий буфет с посудой, кресло-качалка, одежный шкаф, узкая детская кровать, а рядом – школьная парта, над ней, на стене, – карта мира, фотографии космонавтов и боксеров. А возле двери в углу – холодильник «Саратов», в другом углу – тумбочка с телевизором и семейными фотографиями, а в третьем – кадка с мандариновым деревом.

– Боже, вы тут еще и мандарины выращиваете! – сказал я, но Мария меня не расслышала: поезд продолжал грохотать за окном.

Я показал на кадку с деревом, Мария бессильно развела руками, и я прочел по ее губам:

– Мама…