Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Основную часть переговоров добровольно взял на себя профессор Мейнерс, который, по собственным словам, готов был отдать все силы ради до того, чтобы улучшить ученые учреждения и распространить полезные знания в такой огромной империи, какой является Россия. 11 марта 1803 г. Муравьев писал Мейнерсу: «Московский университет, особенное попечение о котором поручил мне Его Величество, будет обязан Вам своим возрождением. В нем были с момента основания в 1755 г. несколько хороших профессоров, которые привнесли в него из немецких университетов просвещение и превосходные методы преподавания. Их труды были плодотворными. Множество молодых людей получили здесь полезные знания. Наша литература приобрела от этого свои выгоды. Но из-за особых обстоятельств, в результате несовершенной организации, первые успехи были остановлены.

Потери, понесенные университетом, не восстанавливались, их место замещали посредственности. Все эти злоупотребления сейчас устраняются…

Нам остается только желать надежного проводника, чтобы вызвать из-за границы подходящих людей для распространения Просвещения»[43].

Из обширной переписки Мейнерса с Муравьевым мы узнаем о непростом ходе переговоров с немецкими профессорами, выдвигаемых ими условиях (среди которых были: возможность в любой момент беспрепятственно покинуть Россию, выплата пенсий их семьям, деньги на переезд и пр.). В это же время в Москве университет по представлениям Муравьева заранее включил в свой состав несколько десятков ученых из Германии, надеясь на их прибытие. Многие профессора сразу отклоняли предложения, но бывало, что и достигнутая уже договоренность срывалась в последний момент (так, внезапно отказался ехать доктор натуральной истории Леман, перед самым отъездом в Россию скончался медик Каппель), прибытие других затягивалось на несколько лет. Однако успех приглашения немецких профессоров в Россию официально зафиксировали «Геттингенские ученые ведомости», поместив в 1804 г. заметку, где, в частности, говорилось: «Нашему Отечеству делает честь приглашение такого количества немецких ученых; еще более почетно то, что наша родина может отдать столько подающих надежды или уже заслуженных ученых без особого ущерба для собственного образования»[44].

Заботясь о приезде европейских ученых, попечителю приходилось быть особенно деликатным, потому что он задевал честолюбие некоторых их московских коллег. Одним из первых оскорбился приглашением иностранцев престарелый профессор хирургии Керестури, который когда-то сам был вызван в Москву из-за границы; он счел их приезд «ко вреду его знаний и заслуг». Муравьеву приходилось терпеливо налаживать отношения между новыми и старыми членами университетской корпорации: полтора года спустя он должен был уверять профессора Политковского, что определение профессора Фишера фон Вальдгейма на кафедру естественной истории «не оскорбляет его благородное честолюбие», но попечитель желал бы, чтобы Политковский посвятил свое искусство единственно врачебной науке[45].

Но особенно Муравьева волнует подготовка отечественных профессоров. Для этого он устанавливает связи с молодыми русскими учеными, находящимися в России или обучающимися за границей, и заботится о новых учебных поездках в Европу. «Иначе нельзя завести своих профессоров, как посылая в чужие край, чтобы они выучились там своим правам, трудолюбию и должностям». С уехавшими воспитанниками Муравьев поддерживает переписку[46]. Среди неопубликованных писем привлекает внимание ответ молодого врача, будущего профессора И. Е. Грузинова, отправленный в декабре 1805 г. на английском языке из Лондона. Сообщая о ходе своей учебы, прослушанных им лекциях, Грузинов пишет: «Верьте мне, что мое постоянное стремление — выполнить ваше желание, которое было при отправке меня в Англию, и насколько в моей власти доказать это пользой для моей страны»[47].