Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

К рассмотренному нами дружескому кружку примыкал в период его учебы в пансионе (1799–1806) и в университете (1806–1808) и Николай Тургенев (из его дневника мы узнаем о посещении Тургеневым дружеской пирушки у Милонова, вместе с В. Прокоповичем-Антонским и другими воспитанниками; в другой раз вместе с Дашковым и Масленниковым он вступает в спор о Вольтере; кроме них в дневнике упомянут как приятель Тургенева и 3. А. Буринский), но говорить о их тесном товариществе, видимо, неправомерно. Хотя Тургенев, как и его приятели, писал стихи и даже пытался опубликовать их в «Вестнике Европы», литературные интересы слабо связывали его с пансионским кругом; и вообще, изучив дневник Тургенева, мы едва ли можем назвать кого-либо из упомянутых там молодых людей его близкими друзьями. В характере Тургенева и процессе складывания его мировоззрения еще М. О. Гершензоном, первым из исследователей, подмечены черты, отличавшие дворянского юношу начала XIX в., который впервые столкнулся с противоречиями окружающей жизни и приходит к осознанию необходимости бороться с ними, даже революционными методами. «Дневник молодого Тургенева на всем своем протяжении исполнен такой мрачной меланхолии, какой никто не мог бы предполагать в здоровом и прилежном юноше.

<…> Он часто, особенно в начале, жалуется на скуку… Но скука — не точное слово; его душевное состояние — не скука, а тоска, ипохондрия, наполовину нервного, наполовину философского происхождения, иначе говоря „мировая скорбь“»[378]. Николай Тургенев находится в жестоком разладе с окружающим его миром, прежде всего видя бессмысленность и бесцельность той светской жизни, которую он ведет; некоторое отдохновение он находит только наблюдая во время гуляний простой народ, «русских мужичков» (по замечанию Е. И. Тарасова, «Тургенев вообще друг народа»[379]). Причину своего разлада он объясняет неизбежностью бед и страданий людей вокруг него, которая проистекает из существующей системы отношений между людьми. «Глупые люди, почитающие сей свет лучшим и совершенным, несчастные, зараженные оптимизмом, — станете ли еще утверждать нам справедливость своей системы? Никакой Цицерон, никакой Рафаэль не может изобразить всех бедствий человеческих — труд напрасный. Но, скажет какой-нибудь П англ ос: ты говорил это во время твоего несчастия, послужившего тебе же к пользе, а в веселый час, в иное время станешь говорить противное. — Нет, нет, как бы я ни был весел, как бы ни был счастлив, при сей ужасной мысли о несчастном человечестве сердце мое содрогнется»[380]. Все несчастья людей следуют из того, что их жизнь слишком удалена от «натурального», природного существования. В поисках законов этого природного существования Тургенев подвергает анализу и критике все стороны окружающего его мира. Он замечает глупость, лень, корыстолюбие знакомых ему людей, осуждает безнравственное с его точки зрения пансионское начальство, бесполезность своей службы в архиве и т. д. Характерно, что воспитанный дома и в пансионе на строгих религиозных началах, он в минуты рефлексии испытывает жестокие сомнения в существовании Бога и пытается объяснить его с помощью «просвещенного светом разума и философии, тщательно рассматривающей Природу и ход вещей». В поисках ответа он обращается к книгам, среди которых его особенно привлекает Вольтер с его разрушительным пафосом по отношению к старому миру и надеждой построить новый. «Если злоупотребление утвердилось, то нужен громовый удар, чтобы искоренить его», — в этой цитате из Вольтера в дневнике Тургенева уже проглядывают черты будущего декабриста.

З. А. Буринский, объединявший кружок Мерзлякова с пансионской средой, участвовал и в других дружеских собраниях студентов, среди которых одно вызывает наше повышенное внимание, поскольку именно в нем мы можем отметить зарождение товарищеских связей между несколькими участниками первых декабристских организаций. Речь идет о собиравшемся в доме Щербатовых на Кузнецком мосту литературном кружке студентов Московского университета, куда входили жившие в доме князь И. Д. Щербатов, братья П. Я. и М. Я. Чаадаевы, а также А. С. Грибоедов и некоторые другие молодые люди. Прямым источником наших сведений об этом кружке служит случайно сохранившаяся в архиве Щербатова записка от А. С. Грибоедова, датируемая временем не позже весны 1808 г. (т. е. Грибоедову в это время, по-видимому, было не более 13 лет!). Он пишет: «Крайне огорчен, князь, быть лишенным удовольствия присутствовать на вашем собрании, тому причина мое недомогание. Рассчитывая на вашу любезность, надеюсь, что вы доставите мне удовольствие отужинать у нас сегодня вечером. Вы меня очень обяжете, согласившись на мое приглашение, так же как и ваши кузены Чаадаевы, члены собрания и г. Буринский, который, конечно, доставит мне удовольствие своим присутствием. Преданный вам Александр Грибоедов»[381].