Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Для многих предметов университетской программы история преподавания в начале XIX в. практически исчерпывает историю соответствующей науки в рамках университета. Требовалось время, чтобы с помощью иностранцев ликвидировать наметившееся отставание в ряде предметов: химии, высшей математике, астрономии и др., прежде чем начинать здесь самостоятельные исследования. Собственно научная работа в 1804–1812 гг. сконцентрировалась в научных обществах при университете, из которых наиболее активным было Общество испытателей природы. На его примере можно увидеть характерные черты университетской науки начала XIX в. В Москве она в большой степени зависела от поддержки меценатов, просвещенных вельмож — любителей науки (Демидов, Разумовский), в отличие от Петербурга, где Академия наук пользовалась государственной поддержкой. Пристрастия меценатов определяли и преобладающее направление исследований. С другой стороны, недостаточная расчлененность наук того времени предполагала синкретическое образование исследователей. Например, П. И. Страхов, входивший в качестве действительного члена во все научные общества, учил в Европе риторику, переводил французские романы, а в Москве преподавал физику, вел регулярно метеорологические наблюдения, эксперименты с электрическим током, ртутью, замерзающей водой и т. п. Широта научных интересов была присуща и многим студентам, которые посещали занятия нескольких факультетов, в т. ч. молодому Грибоедову.

Большую поддержку университетской науке оказал за время своего попечительства М. Н. Муравьев, не только сам обладавший глубокими научными познаниями, но и имевший возможность переписываться со многими европейскими учеными сообществами. Одной из его целей было налаживание постоянного научного обмена между Московским университетом и другими странами, которое бы держало его в курсе всех новейших достижений и открытий ученого мира Европы и рассказывало бы ему о состоянии русской науки (в качестве одной из мер он предлагал посылать диссертации новопроизведенных докторов, а также все замечательные произведения, выходящие из стен Московского университета, в Геттинген через знакомого нам профессора Мейнерса). Так, в феврале 1803 г. попечитель отправляет профессору Страхову вместе с новыми приборами для физической лаборатории описание новых экспериментов по гальванизму, произведенных в Туринской академии[208]. О живом интересе Муравьева к современной физике говорит отрывок из письма неизвестному корреспонденту: «Мы некогда учились физике. Но столько времени прошло с тех пор, как мечтали заниматься ею, что теперь остался я совершенным невеждою и потому, что память моя не сдержала того, что дано было ей на сохранение, как потому что наука сделала с тех пор неимоверные успехи. Напрасно я хочу выводить свои предположения, они не находят благосклонного приюта, которого по нашему мнению достойны. Например, утверждаю я, что электрическая сила имеет великое сродство с магнетическою и, может быть, обе они составляют одно и то же, приложением только различествующее»[209]. Однако, несмотря на скромность Муравьева, в его предположении содержится абсолютно правильное понимание единства электромагнитных явлений, признанное наукой только через много лет после смерти попечителя.

Обзор преподавания на университетских кафедрах мы начнем с нравственно-политического отделения, где иностранные профессора составляли большинство, читая соответственно: И. Буле — естественное политическое и народное право, Ф. Баузе — римское право, Ф. Рейнгард — практическую философию, X. Шлецер — политическую экономию, X. Штельцер — общее и уголовное законодательство. Из русских профессоров 3. А. Горюшкин, а затем Н. Н. Сандунов учили правам гражданского и уголовного судопроизводства в Российской империи, А. М. Брянцев — логике и метафизике, М. М. Снегирев — нравственной философии и церковной истории, а Л. А. Цветаев — теории законов.

В преподавании философии в этот период профессора придерживались двух различных линий изложения предмета. Еще со времен Славяно-греко-латинской академии в Москве преподавали схоластику Аристотеля. Положенная в основание философии для духовных заведений, она с течением времени уступила место системе Лейбница-Вольфа, читавшейся по руководствам Баумейстера и Винклера. Именно в таком виде философия перешла в Московский университет вместе с отечественными профессорами, получившими семинарское образование[210].

В начале XIX в. преподавателем, в основе державшимся системы Вольфа, был А. М. Брянцев. Его биограф сообщает, что хотя Брянцев «не удовлетворялся господствовавшей тогда в школах Вольфианской философией, но и не увлекся безотчетным пристрастием к новым системам… Он боролся с трудностями нового немецкого языка, вырабатывал новые русские слова для передачи слушателям новых понятий; но из новых учений принимал и с убеждением передавал другим только то, в чем видел благонадежное средство к утверждению себя и других в чистой истине и доброй нравственности»[211].