Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века

Отношение Голенищева-Кутузова к принципам университетской автономии хорошо показывают его действия во время происходивших в мае 1811 г. очередных университетских выборов. Совет избрал деканами профессоров Брянцева, Панкевича, Гильдебранта и Буле, и по уставу попечитель должен был просто передать представление совета на утверждение министру. Однако, сообщая о результатах выборов Разумовскому, он пишет: «Я с моей стороны, не желая моею властию сего представления отвергнуть, осмеливаюсь токмо присовокупить мои на оное замечания. Близ уже года отправляя звание мое со всевозможным вниманием и входя во все подробности течения дел университетских, мог я достаточно заметить, что иностранцам быть Деканами весьма неудобно, как по незнанию языка, так и по недостаточному понятию о наших законах, от чего в правлении происходили частые недоразумения, оканчивавшиеся иногда прениями, кои я должен был миролюбиво прекращать; а по тому выбор в Деканы профессоров Буле и Гильдебранта находя неудобным, осмеливаюсь вместо них представить в Деканы профессоров Черепанова и Мудрова», а что касается кандидатуры Брянцева, то «он при всем усердии и неутешимом рвении по старости лет его, по упадающим силам и по ослабевающему здравию, едва может с похвальнейшим усердием преподавать порученную ему лекцию, на которую еще силы его достаточны, но звание Декана, требующее особливой деятельности, он отправлять не может», поэтому на его место попечитель предлагает назначить Цветаева. Опять-таки мы должны здесь заметить, что даже если ничего пристрастного в замечаниях Кутузова нет (а это не так, в чем мы неоднократно убеждались), и они клонятся к пользе университета, то по существу самую основу самостоятельности — выборность должностей — попечитель тем самым сводит на нет, нимало не считаясь с мнением ученых. К чести Разумовского министр защитил здесь права совета и утвердил избранных профессоров (лишь когда Буле официально был уволен из университета (8 ноября 1811 г.), его место декана занял Н. Е. Черепанов)[200].

Вмешательство попечителя коснулось всех сторон деятельности университета, в т. ч. и ученых обществ. Едва вступив в должность, Кутузов потребовал через совет от каждого общества отчет о проделанной с момента основания работе. Попечитель остался очень недоволен деятельностью Общества истории и древностей российских, возглавляемого его неприятелем X. А. Чеботаревым. Кутузовым были составлены две бумаги, выражающие его претензии обществу, которое «за шесть лет издало всего 80 страниц», одна в совет, а другая министру, и с согласия Разумовского 4 декабря 1810 г. на экстренном заседании попечитель объявил о закрытии общества и об учреждении нового с «деятельными» членами. За месяц Кутузовым был написан устав нового ОИДР и набран его новый состав[201].

В июне 1811 г. Кутузовым был разработан устав еще одного нового общества — любителей российской словесности. По замыслам Кутузова это общество должно было выражать в Москве идеи, созвучные позициям петербургской «Беседы любителей русского слова», также как и кафедра славяно-российской словесности, созданная в это же время по представлению попечителя. Ее возглавил профессор Гаврилов, о преподавании которого сохранились не самые лучшие отзывы, поскольку он обучал, «собственно говоря, церковному нашему языку посредством одного упражнения в чтении божественных книг и преимущественно Четь-Миней; едва ли и сам знал он во всем объеме язык им преподаваемый»[202]. Однако для политики Разумовского, направленной против влияния иностранцев в университете, открытие кафедры имело важное идеологическое значение[203], хотя лишь через два десятка лет кафедра славяно-российского языка перестала вызывать насмешки в «архаизме» и на нее пришли выдающиеся ученые, основатели университетской славистики.

Совет должен был формально утвердить новую кафедру. По словам Кутузова, «сие произвело приятнейшее впечатление во всех наших русских профессорах так, что в совете все изъявили и радость, и благодарность в. с. за таковое патриотическое постановление. Но не скрою и того, что немцы все молчали и хранили благопристойность; единый г. Буле возопиял громко: это не в порядке, это не по уставу! Сей статьи и кафедры там нет, устав высочайше утвержден, и сам министр не имеет права сего делать в отмену устава и проч., при сем крайне горячился, кричал и побуждал других быть с ним одного мнения»[204].