Московский завет

Впрочем, Ростопчину нравились казармы. Правда он не возражал и против парусников, но казарма была чем-то более выверенным и точным, тем же кораблем, только укорененным в землю и с отсеченными излишествами. Вдобавок ко всему в пользу казарм свидетельствовала их независимость от природного своеволия. Здесь не было места ни штилю, ни шторму, ни внезапной течи в трюмах, ни встрече с неведомым чудищем глубин Левиафаном. В казарме круглый год властвовал устав, субординация и подкрепленная шпицрутенами железная дисциплина.

Слегка запущенный по новой романтической моде, сад Бутурлиных принял графскую бричку тишайшей листвой неубранных аллей и неизбывной тоской наступившей русской осени.

В голове Ростопчина отчего-то вновь промелькнула Италия, скользящая по каналу ладья, усатый гондольер на все голоса напевающий популярную песенку Бетховена:

Вдоль лагун при лунном свете
В ясный вечер голубой
Плыл я в легкой гондолетте
С веницианкой молодой…

«Пожалуй, стоило тогда на все плюнуть да и остаться в Италии. Пусть весь мир катится кувырком, я за базилику святого Петра уцеплюсь, а в ад не соскользну! – тоскливо подумал граф, наблюдая, как колеса брички безжалостно перемалывают попавшие под них листья. – Нутром чуял, не спасителем Отечества назначит меня император, а всероссийским козлом отпущения! За нелепейшее генерал-губернаторство позволил себя обрядить в шуты гороховые, предводителя дураков! Сто крат было бы лучше утонуть и навеки забыться в итальянской неге!»

Полускрыта облаками
Серебристая луна.
Гладь лагуны перед нами
Беспредельна и ясна…

Возникавшие видения были упоительны и приятны, хотя и уводили в небытие, как самоубийство римского патриция, когда он одурманенный морфием, в теплой ванне с перерезанными венами убаюкивался песнями небытия.

«Черт знает что! – Собрав волю, Ростопчин решительно прогнал меланхолию. – Наполеон у Москвы, Кутузов драпает без боя, чернь вот-вот взбунтуется. Сам чуть жизни не лишился за понюх табаку, а в голове венецианские напевы крутятся. Хорош генерал-губернатор! Подлинно - сумасшедший Федька!»

Перспектива собственного ничтожества и общественного уничижения вновь пробудила в генерал-губернаторе прежних демонов презрения и гордыни. Жернова безумия вновь закрутились в его голове, перемалывая и перемешивая то, что было прежде, что есть теперь и чего быть никогда не могло.

Глава 3. Ученик чернокнижника

«Побрали бы черти этих Бутурлиных с их зеркальными забавами!», - подумал генерал-губернатор, когда, распахивая дворцовую дверь, наткнулся на собственное отражение.

Переступив порог, Ростопчин неожиданно очутился в зеркальной галерее, выстроенной на манер версальского дворца радости и веселья. Новая реконструкция не затронула ни фасада, ни пристроек дворца, а была проведена изнутри, причем в вычурной манере, которую так не любил Петр, а Екатерина подозревала в недопустимом вольномыслии.

Дворец показался Ростопчину выеденным изнутри червями яблоком, вводящим посетителя в оптические искушения. Он представлял собою лабиринт бесконечно перетекающих друг в друга зеркал, Вавилонской башней сознания.

От несдерживаемой ничем оптической игры любой предмет, находящийся в нескончаемом зеркальном лабиринте, не просто умножался на бесчисленное число копий, но, переносясь из зала в зал, из комнаты в комнату, от пола к потолку приобретал достоверную форму и объем, находясь повсеместно.

Всматриваясь в свою копию на другой стороне, разглядывая притаившихся в темных углах двойников, Ростопчин с омерзением подумал, что точно так же в душе человеческой заводятся бесы, проникая в самые сокровенные ниши с помощью обыкновенных оптических иллюзий...

Ветхий, ссутулившийся старик появился внезапно, возник ниоткуда посреди залы в заношенном стеганом халате и войлочных тапках на босу ногу.

«Выпрыгнул словно черт из табакерки!» - Ростопчин вздрогнул от неожиданности, но тут же рассыпался отрепетированной придворной любезностью:

- Драгоценнейший Петр Александрович! Как же несказанно рад видеть вас в прекрасном здравии в эти тяжелые, полные треволнений дни!

- Что же мне волноваться, раз я уже четверть века в покойники назначен? – Едко заметил Бутурлин дребезжащим голосом. – По делу ко мне не ходят, интереса же для общества не представляю никакого. Ума не приложу, зачем только ваша светлость ко мне приперлась?

Генерал-губернатор учтиво поклонился и, словно не замечая колкостей Бутурлина, растягивался в улыбке, театрально раскидывая руки:

- Простите, любезнейший, что без доклада! Война, знаете ли, не только огрубляет нравы, но и опрощает даже самые изысканные манеры! Ныне все стали варварами, подобно вторгшимся в наши пределы одичавшим галлам!

Ростопчин живо подскочил к старику, стиснул в объятиях, боясь упустить из виду в бесконечном зеркальном калейдоскопе.