Московский завет

- Чего же вы, батюшка, меня тискаете? Чай не девка! – Бутурлин, кряхтя, силился освободиться от рук генерал-губернатора. – Я вам не народ, которому вы приставлены любовь показывать. Мне на ваше благорасположение может и вовсе наплевать…

- Каков шутник! – продолжая по-медвежьи давить старика, Ростопчин еле сдерживал бушующий в его душе гнев. – Зря, ох, как зря вы, Петр Александрович, покинули свет! Такой изысканный шутник и острослов стал бы драгоценнейшим украшением любого общества! Утешением для старцев, примером для молодых!

- Этот свет я еще не покинул, - наконец выскользнув из рук генерал-губернатора, облегченно вздохнул Бутурлин. – Немощен я, стар… Томим черной меланхолией и грудной жабой… Позвольте хотя бы дожить последние мгновения в уединении и покое. Посему от вашего общества покорно прошу меня извинить!

Старик жалобно посмотрел на желчное лицо генерал-губернатора и с тоской понял, что этот черт пришел по его душу и без желаемого никуда отсюда не уйдет.

Покряхтывая и ощупывая намятые бока, Бутурлин повел незваного гостя бесконечными зеркальными комнатами, пока, оказавшись возле большого зеркала в серебряной оправе, они внезапно не провалились в темную малюсенькую каморку, чуланчик, где обычно хранят ненужные до праздника рождественские украшения и маскарадные костюмы.

- Вот, батюшка, пожалуйте в мое земное пристанище, - словно раскрывая страшную тайну, Бутурлин обвел рукой свое убогое жилье. - Оказывается, человеку надобно совсем немного для подлинного счастья. Всего-то уединение и покой, сиречь, гробовое подобие! Жизнь должна льнуть к могиле, стало быть к концу всяческих земных треволнений…

Привыкая к тусклому свету коморки, Ростопчин с интересом оглядывал добровольный склеп старого отшельника. Ни единого окна. У одной стены – деревянный топчан, у другой – стол с разложенным пасьянсом. Вверху – икона с негасимой лампадкою, под ней – бюст философа Вольтера работы Гудона, на котором старый пересмешник смахивает на распутную старуху. Глиняный кувшин с водой, ночной горшок. Смесь тюремной камеры и кельи монаха. Конура душевнобольного. Склеп мертвеца.

- Престранный, Петр Александрович, мне сегодня сон привиделся, - прерывая неловкое молчание, сказал генерал-губернатор. – Сегодня, стало быть, в день церковного новолетия.

- Что вашему превосходительству могло присниться, раз они о моей никчемной персоне вспомнили? – пробормотал Бутурлин, раболепствуя и неловко разводя руками. – Что ж в порогах стоять? Милости прошу!

Ростопчин подошел к столу и, отнимая от пасьянса пикового короля, многозначительно добавил:

- Вот и мне ваш пиковый король, сиречь, Брюс, привиделся. – Сказал Ростопчин, передразнивая старика. – Пожаловал в мой сон Яков Вилимович. Собственной персоной.

- И что ж в этом необычного? Эка невидаль в Москве Брюса увидеть?!

Бутурлин настолько искренне удивился, что генерал-губернатор перестал сомневаться, что старый пройдоха наверняка что-нибудь знает о его сне и тщательнейшим образом скрывает.

- Собственно, ничего особенного во сне нет, - Ростопчин сделал паузу и, выглядывая ложь в мутных глазах старика, прошептал, - если не считать такую безделицу, что полночи мы партию карамболя раскатывали. Притом вместо шаров у нас были головы покойных императоров и королей!

- Какая престранная аллегория… – заметил Бутурлин, скашивая взгляд на пикового короля. – Однако никак не возьму в толк, к чему вашей милости понадобился жалкий и никчемный старик, который смиренно стоит перед вами?

- Как это зачем? Да вы, Петр Александрович, последним из Брюсовских учеников считаетесь, - Ростопчин наседал на старого графа, пока вовсе не припер его к стене. – Поговаривают, что крестничком ему приходитесь.

- Басни все это, пустые россказни… Врет народная молва, да и вообще, все врут! – с трудом отдувался в ответ Бутурлин. – Младенцем по просьбе батюшки Яков Вилимович меня на руки принял. Подержал, темечко пощекотал да лобик послюнявил, так сказать, на служение и в свет благословляя. Представился он, когда мне еще и пяти годочков не исполнилось. Сам рассуди, каков с меня Брюсов ученик!

- Митрополит Платон самолично докладывал, что покойничек регулярно тебе аудиенции оказывает! Может, и теперь, перед визитом, ваша светлость вместе с Брюсом обо мне на картишках гадали? Что было, что есть и как генерал-губернатора в будущем одурачить? – цедил Ростопчин, свирепея и не замечая того, как пальцы тянутся к горлу Бутурлина. - Или сговорились с колдуном Наполеону Москву сдать? Меня под нож пустить задумали, как жертвенного ягненка?

- Что ты, батюшка, - лепетал задыхавшийся Бутурлин. – Собственноручно по слову твоему холопьев из Москвы выгнал. Теперь старику воды некому подать…

- Холопов-то выгнал, а ценности все на месте! – Ростопчин сорвался на крик. – Небось, нашептал старый черт, как купить Наполеонову милость?!