Московское воскресенье

Гриша внимательно осматривал Бухарест. Население убирало развалины, работали весело, с хорошим настроением. Люди согласны были ворочать камни, лишь бы по ним не стреляли. Грише это понравилось. Он думал: «Если и дальше мы будем так стремительно освобождать город за городом, то скоро поедем помогать Белорусскому фронту». В своем письме Катя высказала правильную мысль: чем больше расстояние между ними, тем ближе они стали друг другу. В мыслях они уже не разлучались.

Устраняя девиацию компаса на своем самолете, Гриша посматривал на фотографию Кати, и ему казалось, что она улыбается.

«Ну чего ты смеешься, моя дорогая? Я делаю все правильно и очень быстро. Компас у меня врет градусов на пять, а летать мне скоро придется в трудной для ориентировки местности».

Фотография Кати в кабине самолета очень облегчала его жизнь, словно она помогала ему. Однажды он что-то высчитывал и совсем запутался, никак не мог свести концы с концами. Тогда он взглянул на фотографию: «Катя, помоги!» Она улыбнулась: «Ты, милый, зарапортовался: разве сорок на четыре будет сто двадцать?» А он почему-то именно так и считал. Он рассмеялся и поцеловал портрет: «Спасибо, дорогая!»

На другой день Григорий летал на По-2 передать приказ командования одной из эскадрилий, застрявшей на старом аэродроме. Вернулся усталый, сказал приятелю Сашке:

— Недаром говорят, что авиация — это такая организация, где поздно ложатся, рано встают, ничего не делают, но устают.

Румыния не нравилась ему. Когда они проходили по деревням, Гриша видел такую оскорбительную для человека нищету, что у него сжимались кулаки от ненависти к тому порядку, который заставлял крестьян влачить это жалкое существование. Все они были босы, оборваны, на некоторых стариках не было даже и штанов, одни длинные холщовые рубахи. И это в центре Европы.

Когда Гриша с товарищами заходили в крестьянские хаты, они видели — люди искренне радовались, хотели угостить их, но не было ни хлеба, ни соли. Крестьяне выносили только арбузы, на которых была пыль толщиной в палец, обтирали их о траву и угощали летчиков.

Утром Гриша вышел на берег Дуная. Оказывается, Дунай совсем не голубой, а мутнее и грязнее Кубани. Странно, значит, Штраус ошибался, когда писал вальс «Голубой Дунай». А может быть, в то время он был голубым? Впрочем, тут, наверно, имела место иллюзия — такой хотел видеть композитор действительность. Но Гриша реалист, он видит то, что есть на самом деле.

Прямо перед ним была гора, чем-то похожая на кисловодские горы. (Ох, этот город всегда стоит в его памяти!) На склоне горы приютилась маленькая деревушка, утопающая в садах. Грише захотелось взобраться на эту гору. Он уже направился было к ней, как вдруг увидел самолет По-2. Письма летят!

Он помчался на аэродром. Но, увы, прилетел штурман из дивизии. (Что за организация эта почта! Никогда-то она вовремя не приносит писем. Ждешь их — не дождешься!)

Из дивизии привезли новые полетные карты. Во всех эскадрильях начали изучать новый район. Полеты предстояли трудные. В этих Карпатских горах не очень-то разгуляешься.

Гриша был рад, что им дали хорошую задачу: бомбить 250-килограммовыми бомбами мосты, тоннели и станции.

«Ну что ж, если нет писем, так есть задание. Будем выполнять его».

Глава сорок шестая

Потеряв Румынию, гитлеровцы надеялись удержаться в Болгарии. Болгарское правительство всячески помогало Германии.

Девятого сентября в Болгарии произошел переворот. Народ, не желавший воевать против Советского Союза и в течение всей войны оказывавший сопротивление своему фашистскому правительству, наконец сверг ставленников Гитлера. Новое правительство объявило войну Германии.

Население Болгарии встречало Красную Армию с цветами и флагами.

Двадцатый штурмовой полк приземлился на болгарской земле.

Гриша вылез из кабины. Прямо к нему бежала девочка лет семи. Льняные кудряшки и бантики развевались на ветру, она бежала, раскинув руки, и бросилась к нему на шею. Сердце Гриши дрогнуло от радости. Подхватив девочку, он прижал ее личико к своей щеке и почувствовал такую радость, будто попал домой, будто эта девочка была его сестренкой.

Он шел с ней в толпе крестьян и летчиков до самой деревни. Там их встретило все население. Появился аккордеон, девушки и парни начали танцевать.

Гриша смотрел на этот праздник и удивлялся: словно в гости приехали к друзьям.

К летчикам подошел пожилой болгарин в соломенной шляпе, в клетчатой рубахе. Он подал им поднос с графином и предложил дорогим «братушкам» выпить.

Летчики выпили с крестьянином за дружбу, закусили хлебом-солью и поговорили по душам.

Пролетая над Болгарией, Гриша смотрел на землю, изрезанную на клочки, словно покрытую заплатками. На этих лоскутках и приходится трудиться крестьянам. Неправильно это!

Гриша и сказал об этом. Хотя болгарский язык только наполовину схож с русским, он видел, что крестьяне отлично поняли его. Жестами, глазами они выражали свое согласие с ним, отвечали ему крепким рукопожатием.