Московское воскресенье

По словам этого добровольного разведчика, немцы докатились почти до Можайска, но сплошного фронта у них еще нет. Встретив сопротивление советских войск, они растекаются по фронту, отыскивая слабые места для удара и нового прорыва. Однако продолжающееся уже две недели наступление сейчас приостановилось: Москва отчаянно защищается на своих дальних подступах. Об этом откровенно говорят и солдаты и офицеры фашистской армии. Правда, у них есть полная уверенность, что через две-три недели они захватят Москву, у них даже есть приказ: «Ни один немецкий солдат не должен входить в город, последняя линия наступления — Московская Окружная дорога» — и что после этого для «очистки Москвы» в город будут введены заранее подготовленные части СС, но сейчас они и сами приостанавливают наступление, накапливая силы для нового удара…

Это были важные сведения. В неразберихе неустойчивого фронта было легче прорваться между немецкими клиньями.

В ночь на пятнадцатое октября рота Строгова сделала последний бросок к фронту. А на рассвете, в десяти километрах от Можайска, в направлении на город Рузу, сто пятьдесят человек, стреляя из винтовок, автоматов и ручных пулеметов, ударили с тыла на спешенные части немецкого 41-го моторизованного корпуса, готовившиеся к прорыву на Можайск. Удар был так стремителен и внезапен, что немцы не успели даже повернуть свои части для обороны. Рота вырвалась из немецких тылов, пройдя больше ста километров в полном составе, с оружием в руках.

К месту прорыва немедленно прибыли представители штаба Пятой армии, защищавшей Можайск. Рота была отведена под Рузу. Строгова задержали до прибытия штабистов.

Последовал короткий разговор с начальником штабной разведки.

— Кто командовал ротой?

— Я, рядовой Строгов.

— От кого получили последний приказ?

— От командира отдельного стрелкового батальона, в составе которого находилась рота майора Миронова.

— Укажите по карте ваш путь.

— Вот, — он вынул свою карту и положил ее на стол.

— Где, по вашему предположению, может находиться Миронов?

— Надеюсь, что он сумел вырваться. Во время последнего боя под Бедовой его оттеснили на север.

— Сколько у него было людей?

— Остатки двух рот и обоз с ранеными.

— Сколько было у вас в роте?

— Восемьдесят человек.

— Но фронт перешли сто пятьдесят?

— Я принимал в свою роту всех, кто выходил из окружения с оружием в руках.

— Могут ли среди принятых вами в роту быть засланные противником разведчики?

— Каждый из вновь принятых в роту людей участвовал по моему распоряжению в налетах на противника. Других средств проверки у меня не было. Все показали себя храбрыми, дисциплинированными бойцами.

— Кем вы работали до войны?

— Преподаватель консерватории по классу фортепиано Евгений Строгов.

— Так это вы известный музыкант Строгов?

— Да.

Допрашивающий обратился к красноармейцу, стоявшему у порога с автоматом в руках:

— Пригласите сюда майора…

Открылась дверь, и на пороге показался Миронов.

Миронов стоял, вглядываясь в Строгова, словно не узнавал его. И вдруг пошел медведем, раскрыв объятия:

— Евгений Сергеевич! А ведь я знал, знал, что вы станете хорошим командиром!

— А как вы?

— Мы выскочили еще пятого октября. На наше счастье, мы наткнулись прямо на штаб резервного корпуса, который отходил на Зубцов, Погорелое Городище и Волоколамск. Но как вырвались вы? — Миронов опять смотрел, словно не узнавая. И опять похвалил себя: — Нет, какой я молодец! Нюхом узнал военную косточку! И ведь почти без потерь…

— Были потери, были, — устало сказал Строгов. Он вдруг почувствовал, что не может больше говорить, не может стоять. Ему надо было немедленно сбросить с себя непосильную ответственность. Он тихо сказал: — Примите, товарищ майор, людей и документы, я больше не могу…

— Ну что вы, что вы, Евгений Сергеевич, — растроганно проговорил Миронов. — Мы с вами еще повоюем! Разрешите идти, товарищ полковник?

— Идите, майор, идите… младший лейтенант Строгов.

— Простите, я рядовой…

— Были, были… А будете офицером! Я в этом уверен! Как уверен и в том, что рота так и останется вашей ротой…

Миронов осторожно тронул Евгения за плечо, и тот машинально приложил руку к разорванной ушанке. Нет, он пока еще не был похож на офицера, этот рассеянный музыкант в порванной и прожженной шинели, в стоптанных кирзовых сапогах. Но ведь сумел же он объединить столько разных людей перед лицом сурового времени, перед лицом испытаний…

Глава пятнадцатая

Первый снег покрыл поля, и на этой белой пустыне далеко была видна черно-рыжая полоса противотанкового рва, в котором почти вплотную один к другому работали тысячи людей лопатами, кайлами и ломами.

Подступы к противотанковому рву с запада были прикрыты тремя рядами колючей проволоки на кольях. Проволока тихо позванивала под ветром. На одном из кольев висела табличка: «Заминировано!» — и возле таблички стоял красноармеец с винтовкой, а у его ног возились две мокрые собаки.

Неподалеку от солдата девушки утрамбовывали высокий борт рва, чтобы земля не осыпалась. Вот они распрямились и устало посмотрели на часового, на собак. Одна из них сердито сказала: