Московское время

– Про покушение на Гитлера больше не пишут? – спросила Зинаида Александровна с любопытством. Восьмого ноября Гитлера пытались взорвать в Мюнхене, но фюрер не получил ни царапины.

– А о чем писать? Жив и здоров… другое дело, если бы погиб. У-у, тогда было бы анафемски интересно. – Василий Иванович сложил газету. – Странно, о Финляндии ничего нет.

С начала ноября советская пресса высказывалась о сопредельной стране в крайне резком тоне, и это, по единодушному мнению читателей, означало неминуемый и скорый военный конфликт.

– Начнется война – напишут, никуда не денутся… Ужинать будешь? – спросила Зинаида Александровна у дочери. Нина кивнула.

На следующее утро, шагая от трамвайной остановки к зданию института в Малом Кисловском переулке, Нина думала разом о нескольких вещах: о том, как она не любит пьесы Горького, а именно о них будет сегодня говорить лектор, о том, как бы потактичнее намекнуть Мише на чисто дружескую природу ее отношения к нему и о том, что лучше бы не было войны, а уж все остальное…

– Доброе утро.

Нина повернулась: перед ней стоял Опалин. Без головного убора, несмотря на холодную погоду, и в сером полупальто, в котором она раньше его не видела. Воротник поднят, руки глубоко в карманах. Тогда, при первой их встрече, Нина почему-то решила, что ему лет двадцать пять, но теперь, в приглушенном утреннем свете, стало очевидно, что он старше, и это открытие наполнило Нину трепетом. Рубец возле брови она почти не заметила, но зато обратила внимание на нос неправильной формы, как у боксера, которому приходилось порядочно драться.

– Вы меня помните? – спросил Иван.

– Д-да, – ответила Нина, глядя на него во все глаза. – Вы мне тогда еще кричали ложиться…

Тут она с опозданием сообразила, какую чудовищную двусмысленность только что сморозила, и, совершенно растерявшись, выронила портфель, который упал прямо в лужу. Если Опалин не бросился помогать ей, то не от недостатка вежливости – он мог быть и вежлив, и тактичен, когда хотел, – а потому, что опыт приучил его не делать резких движений и не поддаваться первому порыву.

«Ух, какие у него глаза, – думала зачарованная Нина, вынимая портфель из лужи, – и почему я решила, что у него глаза светлые? Вовсе нет… – Тут она снова обратила внимание на шрам и содрогнулась. – Какой ужасный шрам, его, наверное, какой-нибудь бандит пытался убить. – И совершенно нелогично заключила: – А борода ему тоже очень шла…»

– Когда мы с вами виделись в прошлый раз, вы упоминали свою подругу, – сказал Иван. – Елену Елисееву. Можете ее описать?

– Ну, она такая… – Нина наморщила лоб, испытывая затруднение, которое знакомо всякому, кому вдруг требуется перевести на язык слов хорошо знакомый или примелькавшийся образ. – У нее прическа… – она сделала неопределенный жест возле своей вязаной шапочки, – перманент. Она красится… иногда довольно ярко. Ростом… ну… примерно с меня. Глаза серые…

– Особые приметы какие-нибудь можете назвать? – терпеливо спросил Опалин. – Шрамы, родинки…

– У нее на руке след от старого ожога. Вот тут, выше локтя. – Девушка показала на себе. – Он небольшой, но она его не любит… Старается прикрыть рукавом.

И тут Нина замерла. Почему Опалин здесь? Почему хочет знать о Ленке? Несколько дней Нина не видела подругу в институте. Неужели с Ленкой что-то случилось?

– С ней все в порядке? – спросила Нина, чувствуя тревогу.

– Возможно, – ответил Опалин спокойно. – Ее имя всплыло в одном деле… и я вспомнил, как вы про подругу упоминали. Может быть, это и не она. В конце концов, в Москве не одна Елена Елисеева… Вы хорошо ее знаете?

– Ну… да… – пролепетала Нина, теряясь. Она сама была застенчива и замкнута, но профессиональная закрытость собеседника ставила ее в тупик.

– Она учится вместе с вами?

– Да, мы обе на театроведческом факультете.

– Скажите, вы видели ее вчера? – допытывался Опалин. – Или позавчера?

– Нет. Она не приходила на занятия… я подумала, может быть, заболела…

– У нее нет телефона?

– Телефон есть, но при чем…

– Ну, если вы дружите, могли бы позвонить и узнать, что с ней, – ответил Опалин.

Нина насупилась.

– Я ей не звонила, – призналась она с неудовольствием. – Мы… так получилось, что мы больше не дружим.

– Поссорились? – равнодушно спросил собеседник. Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана записную книжку и карандаш. – Мне нужен ее адрес. И номер телефона тоже.

– Номер… сейчас… Ж 2-39-79. Живет на Таганской улице… ой, она же Интернациональная сейчас? Но я как-то привыкла Таганкой называть…

Теряясь в догадках, Нина назвала дом и номер квартиры.

– Она одна живет? – спросил Опалин.

– Почему одна? У нее родители… Еще младшие братья и сестры есть.

– Родители чем занимаются?

– Мама на почте телеграммы принимает, а отец на автозаводе работает.

– Она не замужем?

– Нет… Что с ней случилось? – с тревогой спросила Нина. – Почему ее нет?

– Когда виделись в последний раз?

– Дня три… ну да… Сегодня ведь четвертый день? На этой шестидневке я ее не видела.

Тогда в СССР действовали не недели, а шестидневки с одним выходным.

– А на прошлой? – спросил Опалин, внимательно глядя на Нину.