Московское время

Наконец невыносимый коллега Опалина доел свой обед, и опера поднялись на второй этаж, где находился кабинет Манухина. Дверь была заперта.

Манухин достал ключи, открыл дверь и махнул рукой.

– Заходи.

На столах и даже на полу громоздились коробки с какими-то вещами, газетные свертки с бумагами и фотографиями, а также ящики с неведомым содержимым.

– Это что? – спросил Опалин.

– Доманинское. – Манухин причмокнул так, словно у него ныл больной зуб.

– Ты что, все из квартиры сюда перетащил?

– Все бы не уместилось, – хладнокровно ответил Манухин, – мебель пришлось оставить, крупные вещи – тоже…

– А просто опечатать квартиру нельзя было?

Манухин усмехнулся.

– Я ж знал – дело у меня заберут, – признался он. – А если из квартиры вещи ценные пропадут? С кого первого спросят? С меня, ясен пень. А так – вещички на глазах, я работаю, выясняю, нет ли где лишних пальчиков, и так далее…

Он открыл сейф и достал оттуда не слишком объемное дело – насколько разглядел Опалин, с нижней полки. Следователи обычно забрасывают безнадежные дела на самую верхнюю полку, опера – на нижнюю. Примета не стопроцентная, конечно, но – не хуже любой другой.

– Садись на место Лепикова, – велел Манухин, – и пиши бумажку.

– Какую бумажку? – с неудовольствием спросил Опалин.

– Дело номер такое-то у старшего оперуполномоченного Дмитрия Манухина ты принял, в деле столько-то листов, прилагается столько-то планов и столько-то фотографий… и так далее. Давай, Григорьич, не томи. Мне еще все это разбирать и сдавать. – Он широким жестом обвел коробки, стоящие в кабинете.

– Ты что, мне не доверяешь? – мрачно спросил Опалин.

– Я доверяю бумажкам, – ответил Манухин, усмехаясь. – А то вдруг выяснится, что дело я тебе сдал не целиком, или ты его потеряешь, а меня виноватым объявишь.

– Ладно, черт с тобой, – сдался Опалин и прошел за стол Лепикова, бывшего при Манухине кем-то вроде адъютанта. – Где у него бумага?

– В верхнем ящике.

– Он заперт.

– Ты стукни и снизу потяни, откроется.

От Манухина впору было ждать какой-нибудь каверзы, но после произведенных манипуляций ящик действительно открылся, и в нем обнаружилась стопка тонкой бумаги. Дмитрий положил папку на стол перед Опалиным и прошел на свое место. Иван вытащил из ящика лист и своим прихотливым, каракулистым почерком принялся составлять акт о передаче дела, но тут его взяло сомнение, и он стал проверять, что именно находится в папке, вычитывая каждый документ и внимательно разглядывая каждую фотографию.

– Вот, вот, – ухмыльнулся Манухин, – мы же все доверяем друг другу… ой, как доверяем…

«Не очень-то ты утруждался, – подумал Опалин, бросив на него быстрый взгляд, – просто поручил Лепикову проверить заявления о пропавших без вести, так личность жертвы и установил».

– Тебе доверять – себе дороже, – буркнул он, считая, сколько листов содержится в папке, – кто мне фотки показать обещал?

– Фотки все на месте, – хладнокровно ответил Манухин.

– Да я не про эти, а… те, которые не для «Правды», помнишь?

– А-а! – Манухин расцвел. – Щас я тебе покажу…

Он покопался в одном месте, потом в другом, ругнулся, поднялся с места и, бросив: «Я щас, их, наверное, Лепиков унес, ребятам показать», вышел.

Опалин сбился, досадливо дернул локтем и задел стопку каких-то завернутых в газету бумажек, лежавшую на столе Лепикова. Стопка съехала со стола и плюхнулась на пол, газета при этом развернулась, а содержимое частично рассыпалось. Ругнувшись почище Манухина, Опалин наклонился и начал собирать упавшие улики. Теперь было видно, что это не бумажки, а черно-белые фотографии разных размеров, одни весьма профессиональные, а иные – так и вовсе высокохудожественные.

И тут Опалина словно ударило молнией. На одной фотографии была запечатлена молодая женщина, сидящая за столиком кафе. Одета она была в изысканный приталенный костюм и кокетливую шляпку, в пальцах дымилась папироса. Повернув голову в профиль, незнакомка смотрела куда-то в сторону, и, хотя лицо частично скрывала вуалетка, Опалин сразу же ее узнал. Эта была Маша, Мария Арклина, которая якобы вышла замуж за врача и уехала во Владивосток. Перевернув фотографию, Иван увидел на обороте надпись карандашом: «Для выставки. Парижанка на бульваре Монпарнас, 27 мая 1939 г.».

…Нет, он даже не размышлял и ни секунды не колебался. Уловив за дверью приближающиеся тяжелые шаги Манухина, Опалин сунул фото во внутренний карман, завернул остальные снимки в газету и положил их так, как они лежали раньше. Когда Манухин вошел, Иван с сосредоточенным видом заканчивал писать документ.

– Во, гляди. – Манухин сунул Ивану пачку порнографических снимков, изготовлением которых убитый фотограф, судя по всему, баловался на досуге. – Симпатичная, а? И эта ничего… А эта – совсем страшная, не зря же на ней маска…

Иван изобразил интерес к похабным фотографиям и даже отпустил несколько рискованных замечаний. Манухин не отставал и выдавал еще более скабрезные реплики. Опера смеялись и обменивались сальностями, но внезапно Опалину все надоело. Он размашисто подписался и протянул лист Манухину.