Московское время

Коридор напоминал лавку старьевщика – сюда сволокли и выставили все, что больше не было нужно жильцам, но выбросить еще было жалко, по принципу «а мало ли, а вдруг». Стоял большой буфет с поломанными полками, колченогие стулья с засаленными и продранными сиденьями, огромный плетеный сундук – пустой, с пробитым в неизвестной переделке боком, и деревянная детская лошадка с облупившейся краской. Лошадка когда-то принадлежала Степе Ломакину, очень ею гордившемуся, а злопамятный Василий Иванович до сих пор не забыл, как Степа не разрешил маленькой Нине на лошадке покататься.

Повозившись с замками, Василий Иванович отворил дверь и оказался лицом к лицу с неизвестным. Уши последнего были красными от мороза, голову украшала сомнительная кепка, на шее висел какой-то дрянной шарф, а темное шерстяное пальто имело такой вид, словно в нем не раз прыгали через забор и вдобавок пару раз хорошенько повалялись в луже. Субъект, стоявший на пороге, был курнос, как император Павел, и взирал на мир с нескрываемым недоверием. Ростом он оказался в точности с Василия Ивановича.

– Московский уголовный розыск, оперуполномоченный Завалинка, – выпалил пришелец скороговоркой, махнув удостоверением перед носом Василия Ивановича. – Мне нужно поговорить с Ниной Морозовой. Она дома?

– Ее еще нет, она на занятиях, – ответил Морозов с достоинством, – а я ее отец, Василий Иванович.

Антон закручинился: он терпеть не мог отсрочек любого рода.

– А она скоро придет? – спросил он без особой надежды.

– Думаю, да, – сказал Василий Иванович и посторонился. – Заходите. – И видя, что его собеседник колеблется, прибавил: – Вы ведь по поводу ее подруги пришли? Можете подождать Нину у нас.

В другой день Антон ответил бы: «Нет, спасибо, у меня срочное дело» и отправился за Ниной в институт, но сегодня было холодно, а с головным убором он не угадал. Поэтому он дал себя уговорить и, переступив через порог, стал ждать, пока Василий Иванович закроет входную дверь.

– Прошу за мной, – сказал Морозов.

Бабка Акулина высунулась за дверь, сверкнула глазами в сторону Антона, прошипела что-то невнятное и скрылась. Женя Ломакин вышел из своей комнаты и направился на кухню, словно бы и не обратив внимания на незнакомое лицо, но Василий Иванович не сомневался – посмотреть, кто пришел к Морозовым, его послала скучающая мать. Мадам Ломакина в эти дни болела и потому оставалась дома.

– Можете снять верхнюю одежду, – сказал Василий Иванович, когда они с Антоном вошли в комнату. – Чаю хотите?

Антон насупился.

– Я же не чай к вам пить пришел, – проворчал он, разматывая шарф, снимая кепку и скидывая пальто.

– Не чай тоже есть, – молвил Василий Иванович многозначительно. Собеседник поглядел на него с укоризной.

– Я же на службе, товарищ…

В жизни Морозов категорически терпеть не мог две вещи: сомневающихся в том, что Джузеппе Верди – великий композитор, и обращение «товарищ». Он надулся.

– Хорошо, товарищ, – сухо промолвил он. – Если что, у нас есть газеты. Чтобы убить время, так сказать…

– А вы почему не на работе? – спросил Антон, присев к столу и оглядываясь.

– Я музыкант. У нас ненормированный рабочий день.

– Музыкант – это здорово, – протянул Антон, вспомнив, как Опалин учил его располагать к себе возможных свидетелей. – А на чем вы играете?

– На тубе.

– Да ну? – изумился Антон. – Она же здоровенная. И таскать ее неудобно, и на морозе к ней губы прилипают…

– А вы откуда знаете?

– Да я сам на ней играл. Правда, давно это было…

Василий Иванович поглядел на Антона с неожиданной теплотой.

– Я все-таки поставлю чай, – объявил он.

– Я бы и не чаю глотнул, – признался Антон, кашлянув. – Простыл я малость, кажется…

Когда через час с небольшим домой вернулась Нина, она с удивлением обнаружила своего отца в компании вихрастого курносого блондина. Оба при этом заливисто хохотали – отец рассказывал всякие анекдоты из своей музыкальной жизни – и пили чай, но в комнате отчетливо пахло шартрезом. В шартрезе Нина была вполне уверена, потому что пару дней назад Таня вручила ей бутылку благородного напитка в обмен на очередной опус Дюма, а она отдала бутылку отцу.

Завидев дочь, Василий Иванович посерьезнел.

– Э… Нина, тут товарищ из уголовного розыска тебя ждет… Впрочем, кажется, вы уже знакомы…

Обернувшись, Антон увидел румяную от мороза девушку в распушившейся кроликовой шапочке и короткой шубке. Хотя шубка и была перешита из старой шубы Зинаиды Александровны, но на Нине все равно сидела необычайно ладно. Из-под шапочки сверкнули лучистые глаза, и гость застыл на месте.

– А, я вас помню! – протянула Нина, вглядевшись в Антона. – Вы еще бандита из-за дома выводили… лохматого такого…

Антон не к месту вспомнил, как лохматый бандит кончил свою жизнь, и посерьезнел.

– Меня к вам Иван Григорьевич послал, – сказал он. – Надо уточнить кое-какие детали… ну… по поводу вашей подруги.

– Вы уже нашли того, кто ее убил? – спросила Нина с трепетом.

– Мы его ищем, – лаконично ответил Антон.