Московское время

Лиза неопределенно пожала плечами. Экзамены, в общем, были только предлогом, способом как-то убить время. На работу Лизе не хотелось, и не от лени, а потому что жизнь едва ли не впервые дала ей передышку. Лизе было хорошо самой с собой. Она чувствовала себя хозяйкой своего распорядка дня, с удовольствием готовила, убирала, шила на машинке и ходила по магазинам. Пока Юриных денег хватало на двоих, а там, глядишь, кто-то из его знакомых или даже Опалин помогут ей устроиться на работу.

– И вообще экзамены только в августе, – напомнил брат.

– Не мешай.

– Где у тебя чай? Я чаю хочу.

– На второй полке. Индийский есть и грузинский.

Юра нырнул в шкафчик с едой и посудой. Жизненный опыт научил Лизу оставлять на коммунальной кухне как можно меньше припасов и вещей.

– А в зеленой жестянке что?

– Ты обалдел? Это гвоздика.

– Тебе чай принести?

– Ну, неси.

Он ушел, по ошибке опять чуть не прихватив гвоздику вместо чая. Лиза посмотрела вслед и вздохнула. Обычно брат заваривал чай густой, как кипящий асфальт. Но в этот раз, к ее удивлению, чай, который принес Юра, оказался как раз таким, какой она любила – в меру крепким, с четко различимым ароматом и вкусом.

– Sur la table il y a… – Лиза немного подумала, глядя на стол, – deux tasses de thé[11]. И сахарница, но я не знаю, как сахарница по-французски.

– Конфеты забыла, – поддразнил ее Юра, беря карамель из вазочки. – «Раковые шейки», «Гном» и… что тут у нас? И шоколадные есть, «Джаз» и «Ниагара»…

За стеной снова начали переругиваться визгливые женские голоса.

– «Комаровца» на них нет, – сказал Казачинский сквозь зубы. – Угомонятся они когда-нибудь или нет?

– Юр, да они так каждый день, но теперь хотя бы меньше дерутся. Я уже и внимания не обращаю…

Внезапно один из голосов умолк, и послышался какой-то шум, словно опрокинулась чашка или с небольшой высоты упала тарелка.

– Что там у них еще? – Юра нахмурился.

– Да какая разница? Возьми еще конфету.

За стеной какое-то время было тихо, потом кто-то несмело поскребся в дверь к Казачинским. Когда Юра открыл, на пороге обнаружилась веснушчатая девочка лет тринадцати. Смешные торчащие косички и тощие коленки, как у подростка, но плечи и особенно грудь развиты не по годам.

– Кажется, маме плохо… – сказала гостья дрожащим голосом. – Вы не посмотрите, что с ней?

– А что случилось? – спросила Лиза из глубины комнаты.

– Мы… мы говорили, и она вдруг упала…

– Сиди здесь, – бросил Юра сестре и вышел. Лиза, оцепенев, слышала его шаги за стеной, глухое бу-бу-бу – это, наверное, он задавал Ольке какие-то вопросы. Снова шаги, но теперь в коридоре. Не удержавшись, Лиза высунулась в дверь. Юра сделал два звонка по телефону и вернулся в комнату.

– Юра…

– Да мертва она, – сказал он, нахмурившись.

– Зинка?

– А кто ж еще!

– Но… почему?

– Сердце, похоже.

– Какой кошмар… – сдавленно произнесла Лиза. – А почему ты в МУР позвонил?

– Что?

– Ну, ты «Скорую» вызвал и их… Ты что-то подозреваешь?

Казачинский молчал.

– Ты думаешь, Олька…

– Я ничего не думаю, – резче, чем следовало, ответил Юра. – Она чашку вымыла, из которой мать пила.

– Это как? – изумилась Лиза, не понимая.

– Ну, мать упала и лежит без движения, а дочка моет чашку и только после этого стучится к нам. Я спросил, почему чашка чистая – ни чаинок, ни чая, ничего. Девчонка начала нести чушь и путаться в показаниях. То мать не пила, то выпила и сама успела чашку вымыть. И по глазам сразу видно: врет.

У Лизы разом пропал аппетит. Вот, значит, как сбываются желания – так, чтобы ты вообще пожалел, что посмел чего-то клянчить у судьбы. Настроение испортилось еще больше, когда через некоторое время на пороге возник ухмыляющийся Манухин. Она знала, какого Опалин о нем мнения, и считала, что Ваня совершенно прав.

– Кажется, сегодня мне повезло со свидетелями, – объявил Манухин.

Казачинский рассказал, что случилось. Оказалось, он запомнил время, когда Олька постучалась к ним. А Лиза даже не догадалась поглядеть на часы. О чашке Юра тоже упомянул и объяснил, почему это привлекло его внимание.

– Там на столе есть чашка, из которой пила Зинаида Егорова, – заметил Манухин равнодушно. – И в ней остатки чая, я сам видел.

– Значит, девчонка нас слышала и поняла, как прокололась. – Юра нахмурился. – По-твоему, я буду выдумывать? И я, и моя сестра слышали такой звук, как если бы что-то опрокинулось – или, например, упало на стол, но не разбилось. А когда я вошел в комнату, вся посуда стояла на своих местах, и чашка матери была вымыта.

– Сколько тонкостей, – вздохнул Манухин. – Скажи-ка мне, из-за чего они постоянно цапались-то?

– У матери были ухажеры, а дочь хотела, чтобы отец вернулся, – ответила Лиза за брата.

– А где отец, кстати? Ольга Егорова ведь несовершеннолетняя. Она не может жить одна.

– Зинка говорила, у ее бывшего мужа давно другая семья. Он вроде тоже в Москве живет, но где – не знаю.

– А по профессии он кто?

– Кажется, в аптеке работает.

– А, ну-ну, – протянул Манухин. – Ладно, сейчас я протокольчик оформлю, а вы подпишете. А товарища Егорова о кончине бывшей супруги придется известить…