Московское время

Манухин закатал рукава, встал из-за стола, подошел к Наталье и ударил ее – раз, другой, третий. Она упала со стула, тогда он ударил еще раз, кулаком – без особой злости, просто чтобы знала свое место.

– Значится, так, – спокойно заговорил Манухин, возвращаясь на место, – либо ты мне рассказываешь все, как было, сознаешься в убийстве и отправляешься на лесоповал искупать свою вину, и тогда – если ты там не сдохнешь – лет через десять у тебя появится шанс увидеть своих крысенышей. Или ты так будешь падать со стула – случайно – плеваться кровью, вот как сейчас, и тебе будет очень, очень больно.

Наталья с трудом вернулась на стул и согнулась пополам. Ее мутило, изо рта капала кровь, и вдобавок ко всему она поняла, что все кончено. Не надо было переезжать так стремительно, не стоило поручать отравление Ольке, да еще эта проклятая чашка, которая сразу же привлекла внимание… Главная соперница Натальи, первая жена ее мужа, даже мертвая торжествовала над ней.

– У нее была такая хорошая комната, – пробормотала Наталья. – Почему, ну почему все пошло наперекосяк?

Пока Манухин выколачивал признание из Натальи Егоровой, в другой части здания Иван Опалин, чей рабочий день был давно окончен, запер свой кабинет и спустился вниз.

Вчера и сегодня он съездил в пять больниц, где объявились пациенты с травмами, нанесенными отверткой, но либо локализация ран не совпадала, либо приметы, либо у подозреваемого обнаруживалось «железное» алиби. Чтобы не тратить время зря, Иван также побывал во Дворце труда на Солянке, где располагался ЦК профсоюза шоферов Москвы и Ленинграда. Там ему дали понять, что шоферов в профсоюзе – тысячи, личные данные хранятся в разных местах, и вообще задача, которую он им пытается навязать – найти водителя «полуторки», о котором ничего толком не известно, попросту нереальна.

– Вот если бы вы знали организацию, в которой он работает… Или номер грузовика… или хотя бы часть номера…

– Вы можете дать справку, сколько организаций отправляет грузы из Москвы в Ленинград?

– Э… разумеется, мы попытаемся… но учитывая количество таких организаций… сложно, очень сложно…

Одним словом, его визит кончился ничем.

Опалин вышел за проходную, поднял воротник и оглянулся, размышляя, идти ли в этот поздний час на остановку трамвая на углу Большой Дмитровки и Страстного бульвара или наплевать на все и отправиться домой пешком. Тотчас же рядом с ним затормозила черная машина, и из нее вышли двое. В свете фонаря блеснули звезды на фуражках, а синий их верх показался в сумерках почти черным.

– Товарищ Опалин? Майор Колтыпин, НКВД. Садитесь в машину, немедленно.

– Я могу хотя бы узнать, в чем дело?

– Не беспокойтесь. Вам объяснят.

Вот так просто, без всяких затей. Прощай, Петровка, любимая работа, кабинет, в котором он провел столько дней – и даже ночей.

О том, что ждало его впереди, Опалин предпочитал не думать. Он сел в машину.

Глава 22. На острие

На манжетах кривые буквы. А в сердце у меня иероглифы тяжкие. И лишь один из таинственных знаков я расшифровал. Он значит: горе мне! Кто растолкует мне остальные?!

М. Булгаков, «Записки на манжетах»

На заднем сиденье Опалин, справа – толстый майор, слева – молодой подхалим чином поменьше, впереди – шофер, и мотор гудит, гудит…

Мысли в голове скакали и путались. Неожиданность, с которой его взяли, сыграла свою роль, но тем не менее Опалин попытался сосредоточиться и решить, что именно сейчас можно сделать.

Он знал, что ни в чем не виноват, но вопрос заключался не в том, какова его вина, а в том, что́ ему собирались приписать. Вполне логично, что первый, кто пришел ему на ум, был следователь Соколов.

Недавно в фойе кинотеатра «Метрополь» Опалин не удержался и обменялся с ним несколькими резкими словами. О сказанном он не сожалел, точнее, не видел смысла сожалеть сейчас, когда все так обернулось. Ведь Саша Соколов, при всей своей кажущейся простоте, недаром слыл человеком злопамятным. Мог ли он накатать на Опалина донос «куда следует», не забыв упомянуть и о сомнительной истории с Машиным исчезновением? Вполне мог.

А если Маша сбежала за границу, вполне вероятно, что Опалину, как ее близкому знакомому, светит 58-я статья – та самая, с множеством подпунктов, разъясняющих разные виды контрреволюционной деятельности.

«Соколов, конечно, сука… Но и я дурак, доверился ему и посвятил его в свои дела. Не зря Терентий Иванович говорил, что в наше время ни одному следователю нельзя верить… Надо было мне его послушать. Что ж… испытание, однако… Интересно, хоть кто-нибудь попробует за меня вступиться? Николай Леонтьевич, например…»

Впрочем, если за Опалина возьмется ретивый следователь, делающий карьеру на 58-й, на Твердовского надежды мало. Услужливое воображение тотчас подсунуло Ивану образ кого-то вроде Манухина, но с петлицами работника прокуратуры.

«Бить, конечно, будут…»