Москва 2066. Сектор

Все эти мысли в несколько мгновений пролетели в голове Чагина за то время, что он шел к телефону, расположенному на барной стойке. «А сейчас, – подумал Никита, подойдя и успокаивая дыхание, – мне нужно взять трубку и как можно спокойней поговорить с Еленой Сергеевной».

За плечом Чагина пыхтел от неутоленной злобы обиженный бармен. Никита помахал ему рукой, чтобы он отошел и не подслушивал. Бармен еще больше налился кровью и напряг плечи, но, подумав, отошел.

– Да, – сказал Чагин в трубку.

– Никита, – послышался голос Рыковой. – У нас тут твоя жена…

Пол бара качнулся под ногами Чагина.

– Я сейчас приеду, – сказал он.

– Не надо, – сказала Рыкова.

Адамов

Произвел смотр лекарствам. Продержусь сутки. Дальше придется экономить, а экономия в моем положении будет означать сепсис, гангрену и отсроченную ненадолго мучительную смерть.

Есть доза адреналина, достаточная, чтобы поднять в бой небольшого умирающего носорога. Главное – не пропустить тот момент, когда я еще в состоянии буду вколоть его и когда это будет оправдано хотя бы чем-нибудь кроме желания «умереть стоя». Укол даст мне силы выбраться наружу и заставит функционировать мышцы. Вопрос в том, выдержит ли сердце?

Как бы то ни было, в моем случае не следует рассматривать эти ампулы как эффективное лекарство. Скорее это что-то вроде хорошо заточенного клинка для выполнения харакири.

Пакет из коричневой бумаги, так называемый manila envelope, мне передали экспедиторы, приехавшие из Сектора за продуктами. В нем были два чистых листа бумаги формата А4, сложенных вдвое, и с десяток черно-белых фотографий, отпечатанных на дешевой фотобумаге и не глянцованных. Тот, кто посылал мне фотографии, очевидно торопился. Обратного адреса и подписи не было.

На снимках была моя Катя, по какому-то дикому недоразумению (это не было новостью для меня) превратившаяся в Секторе в эстрадную певичку, дешевую, но очень популярную.

На первом она сияла во всей славе Катьки-мегавспышки: микрофон в руках, голая грудь, эстрадный костюм, состоявший из трусиков в блестках и розовых тапочках без каблука. На втором она, с каким-то мученическим выражением лица, уже в халате, сидела в больничном кресле, у которого была ножка, как у вазочки для мороженого. Рядом стояли какие-то медицинские работники: один с тетрадкой и ручкой в руках, другой с блестящим медицинским инструментом непонятного назначения.

На третьем Катя, стриженная под машинку, лежала на операционном столе.

Далее следовали снимки ряда последовательных медицинских операций с омерзительными деталями надругательства над телом моей дочери. Я много чего повидал, я таскал за волосы отрубленные головы, но руки мои ослабели и дрожали, когда я добрался до шестого снимка. А дальше было хуже: крупный план глубоких надрезов и вшиваемого в них мужского члена вызвал у меня приступ головокружения и рвоты.

На последней фотографии то, что осталось от Кати, сидело на инвалидной коляске, рядом с которой позировал человек, одетый с извращенным лоском работника шоу-бизнеса. Поза и улыбка этого человека как бы приглашали полюбоваться на содеянное. На лице человека был болезненный восторг эксгибициониста и надменное ожидание денег и славы. Вероятно, это был продюсер.

Через десять минут я уже собирался в Сектор.

Встретиться с теми, кто сделал это, и найти тех, кто прислал мне пакет, было моим личным делом. Делом, которое не касалось на Земле абсолютно никого. Поэтому под надуманным предлогом всем нашим ребятам я дал приказ покинуть территорию Сектора и не входить в него как минимум десять дней. Анжеле и Хабарову сказал, что еду на Север проверить, приходили ли в порт новые корабли, Лену заставил переехать к тем из ее друзей, которые дальше всех жили от ее дома, а Анжелу перевез к людям, у которых она не жила раньше никогда.

Первым я нашел продюсера, узнал у него адреса врачей и перерезал ему горло.

Тот, кто выманивал меня в Сектор, был уверен, что я приду.

В клинике трансплантаций меня поджидало человек восемь бойцов. Бура среди них не было.

Это была тяжелая, жестокая работа на пределе моих возможностей, и я только частично выполнил задачу. Я уничтожил двух врачей и нескольких бойцов, но не сумел выяснить один мучавший меня вопрос. Чья это была идея – изуродовать Катю? Были ли это сделано насильно теми же, кто убил Сашу Попова, или Катя и сама была не прочь, а они только подтолкнули?

И если верно последнее, то как сильно должна была она меня ненавидеть.

Сейчас, когда маленький мир моего тела стал огромным миром боли, мне приходит в голову, что…

Не то чтобы Бога не было. Даже наоборот. Мне кажется, что их два. И второй тоже Бог, а не дьявол. Дьявола-то точно нет. Дьявол это человек.

Да, Богов два. Не меньше. Во всяком случае, я за свою жизнь имел дело с двумя.

Один – это бог моей боли, бог трехлетней Кати, гуляющей в парке с Региной с пластилином под ногтями, и бог человеческой крови, которой я, Игорь Адамов, несколько дней назад залил коридоры клиники пластической хирургии.

Этот бог всегда молчал. Молчит он и теперь.