Москва 2077. Медиум

Бур вошел в калитку своего особняка и оставил ее открытой для людей, тащивших Анфису. Ратмир зачем-то тоже побежал к нему.

И в тот момент, когда полковник уже входил в дом, а Ратмир еще не вышел из калитки особняка во двор, открылась щель в больших воротах инкубатора, и в нее вошел блондин с квадратными плечами. Он как-то странно махнул рукой бойцам, охранявшим ворота, и, заметив Петю, трусцой побежал к Кругляшу.

Бежал он тоже как-то странно. Не так, как бегают военные, тем более дерганые. Почему-то он напомнил мне усталого и почти протрезвевшего к утру выпускника старой цифровой России, который, попрощавшись с одноклассниками, бежит к остановке за пустым утренним трамваем. Подбежав к мальчику, он присел рядом с ним на корточки и что-то сказал ему. Фликр попятился и оглянулся. Затем боец с квадратными плечами встал, Петя и Фликр зашли в Кругляш, а блондин раскинул руки и стал смотреть по сторонам так, как будто он первый раз видел внутренности инкубатора.

Мимо него, выворачивая назад шею, прошел Миша. Он улыбнулся Мише и расслабленно помахал ему рукой. Те двое, что вели Смирнова и мальчика, покачали головами и тоже оглянулись.

Еще через несколько секунд блондин вдруг покачнулся, провел рукой по лицу, встряхнул головой и как ни в чем не бывало быстрым тяжелым шагом тренированного военного человека направился к особняку полковника.

11

Не знаю, почему меня всегда приводили в Кругляш последним, но и на этот раз, когда Ратмир втолкнул меня в двери, там уже были все: мальчишки, ученый, Мураховский, Смирнов и, конечно, полковник.

Полковник выглядел несколько более расслабленным, чем пятнадцать минут назад, когда обещал резать Анфису на кусочки, если я не добьюсь от мальчишек стреляющих пистолетов и пулеметов. Вероятно, блондин доложил ему, что Адамов отступил от инкубатора. Но предоставит ли он ему паровоз? Пропустит ли к станции? И куда собирается ехать Бур?

Впрочем, все эти вопросы не слишком волновали меня. Мы со Смирновым разработали план и не собирались от него отступать. Свою судьбу мы должны были решить сами, здесь и сейчас. И как нам может помочь Адамов, я не совсем понимал. То, что он выполнил первую часть требований полковника, одновременно настораживало и радовало. Радовало потому, что бойня откладывалась. А настораживало то, что он так легко сдался. Но может быть, у него тоже есть план? Если с ним сейчас Леша и Анжела, то, как только Бур выйдет из-за Щита, шансов в открытом противостоянии у полковника не будет. Если, конечно, у Бура не появятся к этому времени пистолеты и автоматы. Не хотелось даже думать о том, что может произойти в этом случае.

Верил ли я, что меньше чем через час Бур начнет присылать Анфису по частям? Ответ утвердительный. Значит, у нас было совсем немного времени на то, чтобы захватить оружие и отбить всех заложников. И если первое представлялось почти невыполнимым, но все же вероятным, то как осуществить второе, я и представить себе не мог. Короче, это попросту казалось мне невозможным.

Как только мы нападем, бойцы полковника убьют Жанну и Катю с Ирочкой. Отобьем Жанну, девочку и Катю, – полковник перережет горло Анфисе. Единственный выход – ВНАЧАЛЕ освободить женщин, а уже потом нападать на полковника и его, так сказать, гвардию. Но как освободить, не нападая? Курица и яйцо. Волк, коза и капуста. Неразрешимая задача.

Разрешить ее можно было только одним способом, думал я. Рубить этот Рубикон, или этого Буриданова осла, или хрен его знает кого, всё, к чертовой матери, повылетало из головы, но главное – рубить и двигаться вперед. Наверное, так поступают герои. Но я-то героем не был.

Нужно было сделать шаг, и сделать его как можно быстрее. Это отдаленно напоминало прыжок с десятиметровой вышки. Ты стоишь на краю, и прыгнуть кажется совершенно невозможным. Никакое умственное усилие не может оторвать тебя от твердого помоста. Но ты знаешь, что лететь надо. И рано или поздно шаг вперед делается как-то сам. Вернее, этого шага никогда не замечаешь. Никакого перехода нет. Здесь был страх, а там, сразу, – полет. Вероятно, этим и отличается трус от храбреца. Храбрец тоже боится, но не ищет мостика между страхом и полетом. Он просто летит. А трус замирает в поисках невозможного, несуществующего, – некоего воображаемого смягчающего перехода, по которому можно пройти до того пункта, в котором полет перестанет пугать.

В общем, да, чем-то это напоминало стояние на вышке, с той только разницей, что после прыжка в воду сравнительно редко судья вырывает у тебя кадык и расстреливает из арбалета всех зрителей, начиная с женщин и детей.

Мураховский выложил «макарова» на стол.