Москва Булгаковская

— У Булгакова не бывает провалов. Представляю, сколько анекдотов ты там накрутишь. Завтра и начнем. Бьен?

Это были счастливые дни — капустник на двоих. Сочиняли и веселились, подкрепляясь горячим чаем и поцелуями.

Наконец, в руках Михаила был готовый материал.

— Продадим в театр Корша. Они любят, чтобы непременно шумел ночной Париж и богатые вдовы в лирическом трансе на юных джентльменов бросались. Завтра пойду торговаться — штучка-то не дешевая. — Он бережно завязал тесемки на папке.

… Вечером вернулся молчаливый и сразу к печурке. Сунул листы и плотно закрыл дверцу.

— Говорят: «Пьеса салонная — не пойдет». Слыхал я уже это. Им, оказывается, тоже про передовиков производства надо.

— Миша! Ну зачем сразу жечь! Есть же другие театры, без производства. — Люба стояла на коленях у печки, поняв, что спасать уже нечего. Больно жадно набросился огонь на исписанные листки. Не замечала, как капают слезы.

Михаил обхватил ее за плечи, поднял, посмотрел в мокрые глаза:

— Любан. Это плохая пьеса. Поверь мне. Признаюсь — я уже написал пять подобных. Некоторые даже шли во Владикавказе, и меня вызывали на сцену под грохот оваций. Но… чувство эстетического стыда — наверное, самое стыдное. Ты совсем не виновата. Мы сочиним другое — настоящее. Про эмиграцию, про русских беженцев в Константинополе…

Люба затихла на плече.

— Ты будешь подробно рассказывать про все: голоса, запахи толпы, цвета, обычаи, а я запишу. Обещаю, это будет отличная пьеса.

4

Взрывное балагурство Булгакова было насущной потребностью его брызжущей энергией натуры. Афоризм «весь мир — театр» казался ему слишком уж отвлеченным, и он был готов использовать любой момент, чтобы превратить самый будничный «материал» в сценическую площадку. Очертя голову несся на волне смешливого куража, импровизируя, фантазируя, ошарашивая и очаровывая всех. В незнакомой компании вначале казался человеком замкнутым и мрачноватым, но вдруг начинал говорить, и уже никто не замечал, когда этот строгий блондин превратился в главного затейника, весельчака и острослова. Балагурство отлично служило и в оборонительных целях. Под насмешливой игривостью он прятал самое дорогое — спасал от ударов болевые точки. А самым главным в его писательской жизни была сейчас судьба романа «Белая гвардия». Ведь свершилось же — напечатали! Журналы продаются в каждой лавчонке! Их покупают и читают. Читают жадно, передавая друг другу и удивляясь: «Неужели тог самый Булгаков?», «Позвольте, он уже показал себя отличным сатириком в «Роковых яйцах». — «Каких еще яйцах? Эротический роман?»

Публикация окрылила Булгакова. Читки романа в кругу друзей-единомышленников проходили на «ура». В Москве заговорили о «Белой гвардии».

Неудивительно, что однажды апрельским дождливым днем 1925 года к автору явился весьма интересный господин — режиссер Б. Вершилов из МХАТа, лучшего театра страны (а как считали многие, — и мира), и предложил сделать по роману, потрясшему его, пьесу. Во-первых, ни одной советской пьесы в театре еще не было. Во-вторых, молодежная часть труппы томилась на старом репертуаре и, наконец, роман Булгакова очень понравился в театре.

Михаил Афанасьевич немедленно согласился — он уже сделал черновой набросок пьесы. А главное — то, о чем он мечтал, возможно, с колыбели, для чего появился на свет — свершилось! Роман, уже оживший в воображении, на волшебной коробочке сцены, понравился МХАТу. Самому МХАТу! Фантастика. Это не театр во Владикавказе и не наскоро сляпанные «Сыновья муллы», о которых и вспоминать стыдно. Это то, за что он, Булгаков, отвечает каждой капелькой своей крови. Он работает с упоением. И появляются «Дни Турбиных» (у Максудова из «Театрального романа» — «Черный снег») — пронзительная пьеса про сквозняк, ветер, ураган революции, про гибель прелестного, честного, милого старого мира, про неизвестность впереди и жуткую поступь свершившейся катастрофы.

15 августа пьеса была представлена театру, а в сентябре состоялась первая читка.

То, что Булгаков — прирожденный человек театра, блеск его характеристик, легкость перевоплощений, мгновенных импровизаций, заметили сразу. Мрачноватый, сдержанный, постреливающий ироничным светлым глазом, он читал без всякой аффектации, точно проигрывая реплики каждого персонажа. Человек строгий и закрытый при первом знакомстве, целиком раскрывался в чтении собственного текста. У актеров было полное ощущение, что им фантастически повезло. Сам же автор всем существом ощутил — он попал в свой мир.

5

Теперь наша жизнь изменится… — размечталась Люба. — Может, квартиру дадут?

— Отчего это? Я что — генерал?

— Тебя же считают лучшим писателем. МХАТ взял твою пьесу! А остальные у них в репертуаре — все классика.

— Дорогая, это странная удача. Странная. Словно насмешничает кто-то из высших начальников. Не знаю, какими муками придется за нее расплачиваться.

— А может, не велят казнить, велят миловать?